Философия нагуа - [16]

В подтверждение ранее сказанного он указывает на индейские кодексы, собранные Сигуэнса-и-Гонгора, содержащие индейские анналы, законы индейцев, их хронологии, ритуалы и обряды, их правила о выплате дани и т. д. Эгиара приводит цитаты из тех авторов, которые упоминали или использовали богатое содержание кодексов: Торквемада, Бетанкур, Гомара, Солис, Акоста, Энрике Мартинес, Джемелли и т. д.

Он детально изучает систему воспитания индейцев. Говорит о Нецагуалкойотле, которого хвалит за мудрость, и даже цитирует на мексиканском языке первые слова одной из песен, которую ему традиционно приписывают. И, наконец, его интересуют физические, медицинские и даже теологические идеи нагуа. Он пишет: «Мы не считаем древних индейцев далекими от изучения физики... и если исследовать их кодексы, написанные иероглифическими знаками, то многие из них можно характеризовать как теологические трактаты... У мексиканских индейцев имеется все для того, чтобы считать их, так же как и египтян, сведущими в высшего рода мудрости...»{[56]}

Думаем, что такая интересная и малоизвестная работа д-ра Эгиара, в которой впервые дается систематическое изложение духовной культуры древних мексиканцев и выразительно повествуется об ученых и теологах, справедливо должна считаться первой попыткой обобщения самого ценного в нагуаской культуре и мысли.

Ботурини

Итальянский ученый и путешественник Д. Лоренсо Ботурини Бенадучи был современником д-ра Эгиара. Они лично знали друг друга. По приезде в Новую Испанию в 1736 году Ботурини удалось собрать богатую коллекцию рукописей и кодексов, о чем свидетельствует составленный им Каталог индейского исторического музея, дополняющий его основную работу: «Идея о новой всеобщей истории Северной Америки»{[57]}.

Хотя в этой работе он прямо и не касается темы о философии нагуа, в ней содержится ряд ссылок о характере мысли и культуры нагуа, а также новый объективный метод их изучения. «По случаю написания своей работы, — говорит он в «Вводном возражении», — я был вынужден размышлять над тайнами и научными сообщениями индейцев и использовать для их объяснения, особенно в первую и вторую эпоху, их собственные понятия...»

Руководствуясь таким критерием, он наряду с другими вопросами должен был изучить нагуаские символы четырех времен года, календарь, астрономию и метафоры, содержащиеся в языке нагуатл, который, по мнению Батурини, «по своему изяществу» ¡превосходит латинский{[58]}, а также песни и поэмы, о которых он говорит, что «тот, кто начнет их изучать, найдет в них ,остроумнейшие рассказы, сотканные из возвышенных метафор и аллегорий»{[59]}.

К большому нашему сожалению, Ботурини не смог использовать огромное число документов{[60]}. Несмотря на это, его имя всегда останется символом для тех, кто стремится понять самые человеческие стороны культуры нагуа.

Клавихеро

Фигурой еще более значительной в деле изучения культуры и древних традиций нагуа, чем Ботурини, является иезуит Франциско Хавиер Клавихеро (1731— 1787). Его основной труд «Древняя история Мексики», задуманный и начатый в Мексике, был опубликован, в связи с изгнанием иезуитов в 1767 году, в Италии — в Болонье{[61]}.

Большая заслуга Клавихеро в изучении мысли и культуры древних мексиканцев состоит в том, что он подытожил и упорядочил как в «Древней истории Мексики», так и в своих «Диссертациях» все, что рассказывают первые хронисты и историки о религиозных идеях индейцев, их концепциях высшего существа, о хронологиях, космогонических мифах, обращениях. Этим вопросам он посвящает всю VI книгу своей работы; кроме того, в VII книге он рассматривает их систему воспитания, законы, организацию, язык, поэзию, музыку, медицину, живопись и т. д.

особый интерес представляет и то, что пишет Клавихеро в своей шестой «Диссертации», касаясь характера мексиканского языка, «...утверждаю, — говорит он,— что нелегко найти язык более пригодный для рассуждения на метафизические темы, чем мексиканский., ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом. Чтобы удовлетворить любопытство читателей и дать образец этого языка, приведу здесь несколько слов, обозначающих метафизические и моральные понятия, доступные (даже для самых невежественных индейцев»{[62]}.

Несмотря на эти верные замечания, необходимо признать, что Клавихеро не изучил философию нагуа в строгом смысле. Однако из всей совокупности приведенных им данных о мифах, религии, искусстве и культуре вообще возникает живая общая картина мира, такая, какой должны были видеть ее древние мексиканцы. Объективность и нескрываемый «мексиканизм» Клавихеро превращают его «Древнюю историю Мексики» и его «Диссертации» в первую серьезную попытку использовать большую часть источников с целью полного воспроизведения картины культурной жизни народов нагуа.

Такой интерес к научному познанию древней мексиканской культуры вскоре нашел последователей, некоторые из них являются иностранцами, как, например, великий Гумбольдт, который неоднократно показывает, особенно в работе «Вид на Кордильеры и памятники туземных народов Америки», гуманистическое стремление полностью понять образ жизни ацтеков и их мировоззрение{[63]}.