Философия манекена - [10]

Первые ночи Евгений не спал, ворочался, лежал с открытыми глазами, все размышлял и размышлял. Никак он не мог понять, что Арсений хочет и чего добивается. Вроде бы выходило все логично и в определенной степени выгодно в первую очередь для Евгения. А с другой стороны, как-то непонятно было. Душу человеческую показывать, стоя истуканом в магазине? Открывать людям глаза на сущность разума, изображая рыбака или, скажем, какого-нибудь столичного стилягу? Вот уж странно. Почему же Арсений называет это искусством?

Не находя ответа, Евгений ворочался до утра, потом вставал в хмурое утро, сам хмурился, шел на работу и стоял там неподвижно с удочкой в руке. Часы отрезали равномерные ломти времени. Кто-то приходил, кто-то уходил. Евгения трогали за рукав, поправляли, разглядывали через стекло, или делали вид, что разглядывают, а сами ловили собственное отражение в витрине. А он все размышлял. Иногда приходили детишки, но уже не группами, а поодиночке, и вели они себя не столь задиристо. Вечером, после работы, они не поджидали его, а растворялись в сером тумане, и были слышны только их звонкие, гулкие вопли и визг. Каждый день Евгений ждал, что придет Арсений, но тот не появлялся. Евгений размышлял и по дороге домой, и ночью, и в беспокойном сне.

Однажды утром он решил попробовать нащупать в себе что-то, что можно будет инициировать, как душу. Открыть ее, показать. Он покрепче сжал в руках удочку, посмотрел на небо, напрягся, не зная, что делать и ощущая растерянность. Следовало заглянуть внутрь себя, но он совершенно не знал как это. Может, постараться избавиться от посторонних мыслей? Где-то он читал об этом. В книжке очень легко все выходило.

Евгений долго и упорно смотрел на секундную стрелку часов, отбрасывая мысли, не замечая посторонних звуков и шумов. Он сосредоточился до такой степени, что на лбу и висках выступили крупные, словно горошины, капли пота. Мысли в голове сначала превратились в хаотично бегающих мурашек, потом замедлили свой бег, обратившись амебами, как бы сделались мелкими, невесомыми, и вот уже Евгений почувствовал, подумал о том, что вроде бы чувствует льющееся изнутри тепло, видит какой-то слабый свет или еще что-то… но в этот миг к нему подошел хозяин магазина и залепил весомую затрещину, вышибив из головы не только образы и свет, но и последние мысли.

— Совсем обалдел, что ли? — просипел хозяин зычно, и от него пахнуло дешевым одеколоном вперемешку с терпким сигаретным запахом, — мне пот с тебя вытирать что ли? Манекены не потеют, слышь?

Евгений бы промолчал, но сознание было взбудоражено, слова сами полезли сквозь предательски приоткрытый рот, будто те самые мысли-мурашки в своем хаотичном беге нашли-таки свободный лаз наружу.

— А шли бы вы! — сказал он и присовокупил ряд нецензурных слов. Вдруг все речи Арсения, сказанные им в трактире, стали ясны и понятны. Они сложились в образ, осветились смыслом! Ну, конечно, искусство! Любое искусство всегда страдает! Униженные и оскорбленные все — люди от искусства. Будь то актеры, поэты или художники, писатели, философы, мыслители, всякий свободолюбивый человек — он от искусства, он наполнен мыслью, он выворачивает душу наизнанку, отдает ее людям. И манекены — зеркало души. Красота изящной позы, застывшего мгновения — все это не видно людям, которые стремятся нажиться, заработать в одночасье кучу денег, накормить до отвала своих толстых жен и круглых детей, купить себе сотни машин и тысячи квартир. Как же они увидят чистые души, когда уткнулись носами в собственные кошельки?

Евгений устремился к выходу, не замечая, что цепляет полки и роняет на пол рыболовные снасти. Какой же здесь здесь затхлый воздух, пропитанный насквозь запахом дешевого одеколона! У самого входа он сообразил, что держит в руках удочку. Развернувшись, Евгений швырнул ее в хозяина магазина и выскочил на улицу.

В волнении он пересек дорогу и долго шел по тротуару, не замечая людей, спотыкаясь, падая, вставая и снова ускоряя шаг. Затем он вдруг резко остановился, будто что-то вспомнил, похлопал себя по карманам и вынес на свет визитную карточку. Нашел глазами телефонную будку, побежал к ней, опять же через дорогу, едва не угодив под колеса автомобиля, но, не заметив этого. Уже в телефонной будке, отгородившись от мира стеклянной дверью, он перевел дух и вытер ладонью обильный пот. Ему казалось, что от ладоней тоже пахнет одеколоном, старым дешевым одеколоном. Потом Евгений набрал номер и когда после длинных гудков услышал знакомый голос, сказал:

— Здравствуй, это Евгений. Ты говорил что-то на счет новой работы?

7

Они встретились спустя час и снова пошли в трактир для манекенов. Людей там было немного, пахло не очень приятно, но общая атмосфера вдруг показалась Евгению удивительно теплой, дружественной и даже в какой-то степени родной. В застывших позах сидящих за столиками людей он увидел выражение того единственного, высокого Искусства, которое ценилось во всем мире и признавалось наивысшим. Теперь это были не просто люди, а светящиеся души.

Евгений поспешил поделиться открытием, и Арсений слушал с улыбкой видимого удовольствия, все кивал согласно и иногда подтверждал короткими: «Да… Ну, я же говорил… А ты как думал?». И эти короткие фразы понимания, эта улыбка и кивки словно подстегивали Евгения, разгоряченного произошедшими событиями, со скопившимися в голове взбунтовавшимися мыслями.