Философия и гуманитарные науки - [51]

Когда Конде свалился на пол, меня ослепил свет фонаря.

Мне удалось разглядеть человека, державшего в руке окровавленный топор; у него на голове была шахтерская каска с лампочкой. Я ничего не сделал, чтобы защититься. Я не произнес ни слова. Я ждал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ БРОККИ

ДОМ НОЧНОГО СТОРОЖА

Ночной сторож шел сразу за мной и подсказывал, когда повернуть, когда подняться по скользкой бумажной горке. Если я мешкал, он подталкивал меня в спину топорищем. Один раз я услышал очень громкий шум, но так и не понял, где громыхнуло: поблизости или вдалеке.

— Оно рушится, — с удовлетворением проговорил мой провожатый. Я спросил, что это было; он не ответил.

Мы добрались до узкой лестницы, что вела на террасу на крыше.

— Поднимайтесь, — велел он и легонько ударил меня топорищем в спину. Я поднялся по лестнице и вышел на свежий воздух; вокруг виднелись какие-то освещенные здания, в окнах горел свет, но они были безлюдны. Я споткнулся о спутавшиеся кабели и оказался у знакомой двери. Ночной сторож сказал, чтобы я зашел внутрь.

В домике сторожа было две комнаты, ванная и кухня. Первая комната служила одновременно столовой и спальней. На столе стояли пустые консервные банки, бутылка вина, тарелка с остатками еды, лента апельсиновой корки. Пахло вареными овощами и гнилыми фруктами. У стены стояла узкая койка с мятыми и грязными простынями.

Ночной сторож подтолкнул меня во вторую комнату, где стоял письменный стол. На полу валялись бумаги и газетные вырезки. В углу стояла пишущая машинка, являвшаяся, как гласила бронзовая пластинка, собственностью факультета.

Мужчина толкнул меня в глубину комнаты и закрыл дверь. Поскольку лампочка у него на каске была единственным источником света, я оказался в полной темноте.

— Выпустите меня, — закричал я, барабаня кулаками по двери. — Люди пошли за помощью. Сюда скоро придут.

— Я пока не могу вас выпустить. Вы мне нужны как посыльный.

Я пообещал, что доставлю любое его послание, по любому адресу.

— Но я еще не закончил его писать, — сказал он. — Подождите немного. До рассвета еще далеко.

Через застекленное оконце под потолком в комнату проникал слабый луч лунного света. Я нашел выключатель и включил лампочку без абажура, покрытую паутиной.

В изнеможении я рухнул на стул рядом с письменным столом. Рана у меня на лбу уже не кровоточила, но голова раскалывалась от боли.

На столе была стопка голубых тетрадей, и я тут же схватил их и пролистал. К моему несказанному разочарованию, все они были чисты.

— Вы пока почитайте то, что лежит на столе, это вас развлечет. Мне осталось написать заключение, я его быстро закончу, — раздался голос с той стороны двери.

Я взял со стола бумаги: около ста пятидесяти пожелтевших листов, исписанных на машинке. У них не было заголовка, но я его знал и так. Я быстренько пролистал страницы: одна фраза отсюда, другая — оттуда. Этого все равно хватило, чтобы понять, что здесь записана вся правда, начиная с самых истоков событий — с той экскурсии, о которой мне рассказал Новарио, с той первой смерти.

Я услышал шелест бумаги под дверью.

— Возьмите этот листок и приобщите его к остальным. Пока он последний, — сказал ночной сторож.

Я тут же схватил листок и принялся читать, рассудив, что там, пожалуй, должны быть сведения о моей ближайшей судьбе. В нескольких словах там рассказывалось о смерти Конде, о нашей прогулке по пятому этажу, о моем заточении, том мгновении, когда я нащупал выключатель. Последняя фраза была такая: «Миро охватила тревога, когда он прочел последнюю страницу романа. Он с опаской опустил руку в правый карман пальто и пришел в ужас, обнаружив там…»

Я опустил руку в правый карман и обнаружил там что-то влажное и еще теплое; заглушив крик, я отшвырнул от себя ухо Конде.

ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ

Когда я хочу сосредоточиться на хорошей книге, мне не нужно удобное кресло, тишина и свободное время. Я привык читать в метро, для меня это даже предпочтительнее. Ничто не сравнится с тем ощущением, когда ты едешь под городом в разболтанном вагоне линии «А», а сам роман увлекает тебя по своим собственным подземным дорогам. Шум мне не мешает, движение — тоже, остановок я не замечаю вообще, но должен признать, что положение заключенного в доме убийцы никак не способствовало тому, чтобы читать роман Брокки серьезно и вдумчиво, как меня учили в университете, чтобы вычленить самое главное из сложной, запутанной книги с многочисленными сюжетными линиями.

На самом деле, когда автор находится где-то рядом, это заставляет читателя нервничать. У меня были друзья — писатели, которые заставляли меня читать свои рукописи, внимательно наблюдая за моей реакцией, как если бы я был подопытным кроликом; и все это время я чувствовал, что всякий критический отзыв об их творениях автоматически означал бы мое абсолютное осуждение. Поэтому я старался их не обижать. Но любая обида все-таки предпочтительнее лезвия окровавленного топора.

Была еще одна вещь, что мешала мне полностью сосредоточиться и отдаться чтению, — ухо Конде. Отброшенное в угол, оно, казалось, прислушивается к малейшему шуму. В нем до сих пор сохранялась частица силы его хозяина.