Философия и гуманитарные науки - [16]

Сельва Гранадос заколебалась: она или не понимала задумки Новарио, или ей просто не нравилась мысль о том, чтобы углубляться в эту бумажную гору, по темному узенькому проходу, под свисающей паутиной.

— Мне нужно заново пережить ту ночь, повторить ее, разыграть, как пьесу в театре. Только так моя память проснется. Вы согласны?

Сельва Гранадос угрюмо кивнула.

Новарио пошел вперед. Мы с Гранадос остались вдвоем.

— Я уверена, что это ловушка.

— А что мы еще можем сделать? Он здесь командует.

— Вам легко говорить. Вам не надо лезть под паутиной. Я не боюсь пауков, но я не девочка, чтобы скакать по завалам.

Я оставил ее терзаться сомнениями в одиночку.

— Пойду поищу вон там. Если вдруг что, кричите.

Я очень долго водил лучом своего фонарика по бумажным стенам в поисках какой-нибудь голубой зацепки. Было трудно различать цвета под толстым слоем серой пыли. Я нашел голубую папку, но внутри оказалась работа о миссиях иезуитов. Когда мои глаза привыкли к сумраку и начали различать оттенки, я обнаружил и другие голубые папки: статистические данные, диссертация о Пармениде, монография о египетском боге Тоте, исследование о вулканах, диссертация об использовании двенадцатисложных стихов в творчестве какого-то забытого всеми поэта.

Исследовать содержимое папок было совсем не легко. Они лежали либо под десятками килограммов бумаг, и их приходилось извлекать рывками, либо на самом верху, и надо было карабкаться на вершину, чтобы достать ту или иную папку. До нескольких папок я просто не дотянулся, потому что до них нельзя было добраться, не разрушив при этом всю конструкцию. Чтобы сделать тут полную инвентаризацию, понадобится не один год.

Я уже решил сдаться, когда вдруг увидел — на самом верху одной из бумажных колонн — голубую тетрадку. Поскольку тетрадок тут было наперечет, я задался целью ее достать. Я начал карабкаться по стопкам книг, но побоялся упасть. Потом я попробовал взобраться на большой штабель бумаг и оттуда уже подпрыгнуть. У меня получилось. Тетрадка была у меня. Ее страницы пожелтели по краям, но по центру были еще вполне белыми. Надпись на первой странице — каллиграфическими крошечными буквами с большими интервалами между словами — гласила:

«Эта тетрадь — пустая».

Остальные страницы были девственно чисты. Когда я начал спускаться, я почувствовал какое-то движение под бумажным штабелем. Я цеплялся за все, что мог; фонарь полетел вниз, ударился об угол и погас. Все погрузилось в зыбкую тьму. Мне почему-то представилось, что под бумажной горой ползет какое-то огромное и липкое животное, и я обрушился вниз, как если бы вдруг превратился в еще одну папку или бумажный листок, затерянный между тысячами других.

ЕЩЕ ОДНА ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ

Я не потерял сознания, хотя ударился сильно, так что оправился лишь через пару минут. Я лежал в основании бумажной горы. Поскольку фонарик погас, я не видел вообще ничего. Я попытался позвать других, но у меня не было сил. Я даже не помнил, кричал я или нет, когда падал? Если кричал, то Новарио с Гранадос могли услышать и сообразить, что у меня проблемы. Я глотнул воздуха и приготовился издать жалобный крик. Но тут я вспомнил сцену падения и пришел к выводу, что кто-то толкнул колонну, и этот кто-то еще находится где-то здесь. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Ничего. Ни вздоха, ни шороха. Я был совершенно один — единственное живое существо на этой планете старых бумаг. Если здесь рядом был кто-то еще, то он, как и я, притворялся мертвым.

Сначала боль, шок от удара и страх были приглушены, как во сне, но уже очень скоро все стало гораздо хуже, как это бывает всегда, когда начинаешь задумываться о деталях. Мне надо было решить, можно мне уже двигаться или нет. Я не был уверен, что кто-то специально толкнул бумаги, чтобы я упал, но, с другой стороны, я не был уверен и в обратном, и даже если убийца находится где-то поблизости, я больше не мог оставаться под прессом, давящим на меня.

Я затратил несколько минут, чтобы продвинуться на считанные сантиметры. Я не хотел двигаться быстро, чтобы не вызвать нового обвала. Я не знал, сколько килограммов бумаги сможет выдержать моя спина. Я не видел, куда ползу, и боялся, что я еще глубже зарываюсь в гору. Как узнать, куда я продвигаюсь — в правильном направлении или нет? Поблизости раздалось какое-то шебуршение. А вдруг это крысы?! Я содрогнулся. Кроме страха, бумаги несли в себе холод смерти.

Я выдвинул плечо вперед, и мне показалось, что рука вышла из-под завала. Я прополз еще полметра и выбрался из кучи бумаг и пыли. То есть еще не совсем чтобы выбрался, но голова была на свободе. Через заляпанное окно дальше по коридору проникал слабый свет. Я немного передохнул и пополз дальше.

Потом я попробовал встать, но ноги меня не держали: они онемели — правая лодыжка болела. Во рту чувствовался привкус крови. Я провел языком по зубам, убеждаясь, что они все на месте.

Я не знал, где здесь выход. Я мог бы бродить по этажу в течение долгих часов, но тут раздался истошный крик Гранадос, настолько пронзительный, что преодолел даже глухое безмолвие бумаг и добрался до самого дальнего уголка этажа. Судя по всему, она была где-то близко. Луч фонаря прорезал темноту: Новарио. Я ужасно обрадовался, хотя и подозревал, что кто-то из этих двоих был виновником моего падения. Обиженный и счастливый, я двинулся в сторону фонаря. Вскоре слева от меня раздался еще один крик, и в коридор вышла Сельва Гранадос, сыгравшая свою роль испуганной женщины, на мой взгляд, с явным отсутствием чувства меры.