Философия экзистенциализма - [3]
ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА
Стратегия перевода философского произведения сегодня во многом обуславливается ситуацией. Набрасывание «топографии» оригинала в переводе, обнародование «протоколов» языковой работы, иначе говоря, приведение оригинального оглавления, серий терминов в тексте, развертывание детальных примечаний за его пределами, — все это вполне может являться нормой в период активного, наверстывающего упущенное освоения массива зарубежных источников, в период кристаллизации традиций русскоязычного философского перевода, в период стремления подтянуться до такого уровня философской культуры, который подразумевает владение философствующим одновременно несколькими языками. На это наслаиваются черты, укорененные в специфике самой «Экзистенциальной философии».
С формальной точки зрения данное сочинение можно было бы в целом уподобить некоему сложному, собранному из конструктора объекту. В качестве деталей такого конструктора выступает ограниченный набор «терминов» (как более или менее традиционных, так и присущих лишь данному тексту (шире: ряду текстов Больнова) слов и выражений, обладающих статусом философских понятий) и "связок" — устойчивых слов, выражений и фраз "риторического" характера. Из терминов здесь собираются отдельные блоки-конструкции, из которых, в свою очередь, при помощи связок — макроконструкции: проводятся параллели, надстраиваются уровни, концы соединяются с началами, моменты симметрии сменяются асимметрией и т. д. Во всем этом реализуется логика построения текста, запечатлевающего внутреннюю логику строения, именуемого "экзистенциальная философия". Четкость и строгость этой логики позволяет сделать заключение, что Отто Фридрих Больнов успешно ♦формализовал» экзистенциальную философию. И это еще один аргумент в пользу систематического приведения в переводе оригинальных терминов. Чтение "Экзистенциальной философии" на немецком языке фиксирует, с одной стороны, монотонность и сухость ее текста, с другой стороны, — значительную ясность, однозначность проводимого им смысла, последнее во многом объясняется сдержанностью терминологической синонимии, строгостью порядка слов в немецких предложениях. При этом несомненно, что в литературном отношении сочинение Больнова не является откровением; недостатком же его можно считать некоторую перегруженность связками, переходящими в откровенные "канцеляризмы».
В соприкосновении с русским языком картина меняется. Связки тяжеловесно вздыбливаются, рубленность фраз оборачивается многословностью, единый смысл предложения нередко начинает "блуждать", понятия стремятся обернуться синонимами (подчас ради одной лишь благозвучности изложения: в немецком варианте одно и то же слово может повторяться в одном предложении до трех-четырех раз). Отсюда образцом для перевода выступает «золотая середина»: стремление достичь «гладкого», «публицистичного» текста при сохранении аскетичности синонимии, большей части связок.
Как уже говорилось выше, «протоколирование» процесса перевода в настоящем труде осуществляется посредством двух составов — специальных «Примечаний переводчика» в конце текста а также приведения оригинальных терминов по мере его развертывания. В обоих случаях не следует предполагать исчерпывающего и «математичного» характера выборки. Наличие ряда устойчивых принципов, на основании которых выделяются требующие особого внимания объекты, в конечном счете оттеняется неизбежной безусловностью предпочтения интерпретирующего. И все же о принципах: если «Примечания переводчика» представляют собой подборку достаточно пеструю, однако в большинстве случаев саму себя проговаривающую, то мотивы выставления терминов в скобках вполне компактны и могут быть пояснены. Помимо приоритетного выделения терминов, отличающихся особой конструктивной значимостью, здесь также выделяются: термины, перевод которых отклоняется от основного варианта их перевода; термины, заимствованные Больновым у других философов и выделенные им посредством кавычек; «каскады» рядом стоящих конструктивно взаимосвязанных однокоренных терминов либо терминов, «разворачивающих» или «сворачивающих» синонимию; труднопереводимые термины; термины, представляющие собой сложные слова. При этом существительные стандартным образом приводятся в именительном падеже того числа, в котором были употреблены в оригинале, глаголы — в неопределенной форме, причастия же и деепричастия преимущественно возводятся к глаголам, от которых они были образованы.
И наконец, последнее. Все встречающиеся в «Экзистенциальной философии» цитаты были переведены мною самим в процессе работы над основным текстом; во-первых, из-за того, что раздобыть соответствующие (не всегда существующие!) русские переводы организационно было бы намного сложнее, чем перевести по ходу дела сами цитаты; во-вторых, цитируемый Больновым материал, за исключением произведений Хайдеггера и Рильке, по своему смыслу достаточно прозрачен и, в общем- то, не требует серьезной контекстуальной поддержки в размере поставляющих его произведений, тем более что зачастую он органично вписан в ткань изложения Больнова, В отношении Хайдеггера и Рильке ситуация несколько иная. Выполненный на фоне перевода «Экзистенциальной философии» перевод фрагментов «Бытия и времени» Хайдеггера образует стилевую и чуть-чуть содержательную альтернативу таким недавним попыткам русскоязычной интерпретации этого труда, как перевод восьми параграфов пятой главы первого раздела А. В. Михайлова и полный перевод В. В. Бибихина (подробнее см. ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА, 27). Что же касается стихотворений Рильке, то основной причиной, обусловившей очередную попытку их поэтического перевода, явилась необходимость точной текстуальной состыковки с интерпретациями Больнова, которую не смогли бы обеспечить никакие из существующих вариантов их переложения на русский язык. В отношении возможности прибегнуть здесь к простому подстрочному переводу следует заметить, что, учитывая второстепенную роль рифмы в приводимых Больновым отрывках, такое решение оказалось бы неудовлетворительным: строки перевода воспринимались бы стремящимися вторить оригиналу, но при этом нарушающими размер.
Центральный для нас вопрос звучит так: каким образом человек может разорвать оковы экзистентного одиночества и вернуть для себя опору во внешней реальности. Под такой «несущей реальностью» мы понимаем другого человека, человеческое сообщество, учреждения, в которых формируется жизнь этих сообществ, а также силу духа в той мере, в которой все они плодотворны для человека - короче, все, что может придать смысл и содержание человеческой жизни как нечто постоянное и надежное.Это есть, говоря кратко, путь от экзистентно угнетающего переживания обнаженности человеческого существования к новому чувству укрытости.Проблема возможности новой укрытости человека посреди угрожающего ему мира имеет прежде всего два аспекта.
Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.
В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.
В Тибетской книге мертвых описана типичная посмертная участь неподготовленного человека, каких среди нас – большинство. Ее цель – помочь нам, объяснить, каким именно образом наши поступки и психические состояния влияют на наше посмертье. Но ценность Тибетской книги мертвых заключается не только в подготовке к смерти. Нет никакой необходимости умирать, чтобы воспользоваться ее советами. Они настолько психологичны и применимы в нашей теперешней жизни, что ими можно и нужно руководствоваться прямо сейчас, не дожидаясь последнего часа.
На основе анализа уникальных средневековых источников известный российский востоковед Александр Игнатенко прослеживает влияние категории Зеркало на становление исламской спекулятивной мысли – философии, теологии, теоретического мистицизма, этики. Эта категория, начавшая формироваться в Коране и хадисах (исламском Предании) и находившаяся в постоянной динамике, стала системообразующей для ислама – определявшей не только то или иное решение конкретных философских и теологических проблем, но и общее направление и конечные результаты эволюции спекулятивной мысли в культуре, в которой действовало табу на изображение живых одухотворенных существ.
Книга посвящена жизни и творчеству М. В. Ломоносова (1711—1765), выдающегося русского ученого, естествоиспытателя, основоположника физической химии, философа, историка, поэта. Основное внимание автор уделяет философским взглядам ученого, его материалистической «корпускулярной философии».Для широкого круга читателей.
В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.