Философ - [2]

— «Враг мой», — закончил я за него цитату.

— Ты прав, философ. Но ты прав и ещё в одном — заблуждения свои придётся тебе осознать, и очень скоро.

Он всегда был излишне уверен в себе.

— Стража! — кивнул де Брайен подпирающим двери латникам. — Обвиняемого — на третий подземный ярус, в двести пятнадцатую допросную. Верховный инквизитор задумчиво взглянул на меня, словно припоминая что-то, затем добавил: — До встречи, грешник.

— До встречи, ваше преосвященство, — грустно улыбнулся я в ответ. — Да, черепа с мантии сними. Перед людьми неудобно. Это ведь вовсе не инквизиторские побрякушки.

— Разве? — слегка опешил де Брайен. — Ну и что, а если мне нравится?

Вкусы у него всегда были так себе.

2

— Итак, ты не хочешь покаяться в своих заблуждениях? — неожиданно мягко поинтересовался де Брайен, гладя на меня снизу вверх.

Камеру освещал всего лишь один, воткнутый в позеленевшее медное кольцо, факел, рыжеватое пламя чадило и потрескивало, точно зуб в клещах неумелого дантиста. Аналогия была под стать обстановочке — малиновым цветом наливались прутья жаровни, тускло поблёскивали разложенные на столе кривые щипчики, висели на стене разнообразного ассортимента плети. Вдобавок имелась в камере и дыба, на которой я, собственно, и висел — с вывернутыми локтями, голый по пояс, и спину мою украшало с десяток сизо-багровых рубцов.

Наверное, мне было очень больно.

— Покаяться? В чём именно, ваше преподобие? — сухо осведомился я, наблюдая за угнездившемся на потолочной балке нетопырём. Красивая была мышь, как в детских книжках с цветными картинками.

— Ну вот, на колу мочало, — обиделся Верховный инквизитор. Он примостился на узенькой табуретке, обратив ко мне своё мужественное, в ореоле чёрно-рыжей бороды лицо.

— Да, огласите весь список, — кивнул я с высоты своего положения.

— Итак, ты утверждаешь, философ, — наклонился де Брайен к пергаментному свитку, — что светлый мир наш, славное королевство Лотарингия, равно как и лежащие от неё по четырём сторонам света земли, с лесами и реками, озёрами и пажитями, высокое небо и мрачные бездны — что всё это не более чем морок, фантазия, лишь благодаря хитроумному устройству видимая. Было такое?

— Было, — согласился я. — Было, есть и боюсь, что будет.

— Ну, насчёт «будет» сомнительно, — покачал головой инквизитор. Из этих стен, юноша, выходят лишь на костровую поляну. А что касаемо «было», то дерзостные свои речи возглашал ты в трактире «Королевский тигр» на улице Чёрного ветра, чем привёл в смущение неповинных ни в коем грехе горожан. Далее направил ты свои отягощённые злом стопы в аббатство Святого Армагеддония, что находится в графстве Бенуа, и там проповедовал своё еретическое учение. Будучи взят благочестивыми братьями под стражу, не укоротил ты своего злого языка и вещал из ямы об иллюзорности мира сего. Настоятель же, преосвященный Глостер, направил о том депешу в столицу королевства, в славный наш Брандберг. И коль скоро её королевское величество соблаговолили выслушать тебя и разрешить сие дело согласно древним установлениям нашим, ты, еретик, представ пред светлыми её очами, не только не раскаялся с своих заблуждениях, уповая на монаршую милость, но тем более злобствовал, извергая хульные речи, противные разуму и сердцу.

Нет, далеко ему было до королевы. То и дело инквизитор останавливался, подглядывал в бумажку, и в течение долгих пауз напряжённо сопел, причём уши его наливались цветом спелой малины. Куда там жаровне!

Хотя, конечно, графика у него тут была потрясающая.

— Признаёшь ли ты имевшие место прискорбные факты? — оторвался от пергамента де Брайен.

— Отчего ж не признать, — улыбнулся я. — Но вот насчёт прискорбных… Тут уж я никак с вашим преподобием не соглашусь. Мир, то есть, конечно, настоящий мир, а не это ваше рукописное средневековье — он куда больше и интереснее, чем вы думаете. Чем скорее вы это поймёте, ваше преподобие, тем лучше будет для всех. В конце концов, разве не глупо — сидеть, уткнувшись носом в монитор, щёлкать по клавиатуре и думать, что всё это взаправду. На улице, кстати сказать, весна, солнышко греет, ручейки по асфальту текут, бензиновые. Понимаешь, настоящие ручейки, не оцифрованные. И столько там дел, дорогой ты мой инквизитор… С девочкой хотя бы прошвырнуться куда-то, двойку по алгебре исправить.

Нет, это я зря. Нельзя нарушать правила. Но вот вырвалось ведь, и назад не засунешь. А лицо де Брайена сейчас же напряглось, глаза превратились в узенькие злые щёлочки, как давеча у королевы, а голос сделался по-осеннему стылым.

— Значит, и здесь, будучи подвешен на дыбе, ты продолжаешь упорствовать? Видно, мало тебе показалось полученных плетей? На что ты надеешься, еретик?

— На твой здравый смысл, преподобие, — не спеша отозвался я. — На то, что тебе знакомо чувство меры, хотя бы иногда. Равно как и чувство юмора.

— Тебе ли говорить о юморе? — нахмурился инквизитор. — Зная, какое тебя ждёт наказание, ты продолжаешь смеяться? Воистину, вот оно, безрассудство. Конечно, твоя молодость может послужить неким оправданием, ибо сказано: «Млад он и зелен, и помыслы его колеблемы южным ветром. Тростию же направляй заблудшего на стезю его, и благом тебе воздаст, войдя в возраст.»