Филолог - [14]

— Ты что делаешь? — спросил Верис.

— Читаю, — откликнулась Анита. Она перевела взгляд с пластиковых листов на Вериса и в свою очередь спросила: — А ты читать умеешь?

— Конечно, — ответил Верис.

Он ничуть не удивился. Если бывают люди, которые не умеют разговаривать, а значит — и мыслить, то могут быть и такие, что читать не умеют. В этом плане привычный ответ: «Конечно», — оказывается не вполне верным. Это прежде Верис полагал, что неумение читать является конечной стадией деградации. Теперь он знал, что можно не уметь говорить и при этом походить на человека. Впрочем, Анита немцев за людей не считала, называя их кучниками. Верис не любил неологизмов, но раз есть новое явление, значит, должен быть и неологизм.

— Ну-ка, прочти, что здесь написано, — предложила Анита, протянув Верису один из листов.

Совсем недавно Верису довелось видеть огромное количество подобных предметов, и он знал, что это архаический носитель информации. Тогда у него не нашлось времени остановиться и внимательней рассмотреть странные штучки, и теперь он впервые взглянул на листок вблизи, забыв, что у него нет больше доступа к информационным программам и, значит, до всего придётся доходить собственным разумом.

«Придётся доходить» — ходить вслепую, пока случайно не дойдёшь. «Собственный разум» — тоже не тавтология, прежде ему помогал искусственный интеллект программы, а теперь — изволь управляться в одиночку с помощью того разума, что имеется в голове.

Ничто на листе не указывало, как можно запустить чтение. Обычный, тонкий лист пластика, покрытый маловразумительными значками. Если это пиктограммы, то примитивные, совершенно не указывающие, что следует делать с листом.

На одной стороне листа — рисунок: два человека странного вида стоят на берегу моря или озера. А неподалёку — крытая нора. Не изба, не дом, а несомненная нора, предназначенная для чего угодно, но не для жизни.

Смутно вспомнилось, что прежде для материальных носителей информации практиковалось сенсорное управление. Верис поелозил по листу пальцами, но и теперь ничего не включилось.

— Не знаю, как её запустить, — признался Верис, возвращая лист.

Именно так: признал, что не знает. Незнание, таким образом, становится формой знания.

— Эх, ты! — усмехнулась Анита. — А говорил, читать умеешь. Вот, смотри

Анита повернула лист той стороной, где теснились значки, и, ведя пальцем по строкам, громко произнесла:

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря;

Они жили в ветхой землянке

Ровно тридцать лет и три года.

— Так я это знаю! — воскликнул Верис. — Это русская народная сказка. Там дальше: «Старик ловил неводом рыбу». Я недавно вспоминал эту сказку, когда увидел настоящий невод.

— Точно! — подхватила Анита. — Вот и картинка: старик невод держит, рядом сидит старуха, а перед нею разбитое корыто.

Теперь Верис глянул на рисунок осмысленным взором. Прежде всего, он понял, что предмет, с помощью которого трудился раб, он определил донЕльзя неверно; старик держал в руках нечто совсем другое. Затем, столь же внимательно Верис принялся рассматривать фигуры. Прежде ему не приходила в голову простая мысль, что старик и старуха могут иметь вполне конкретный вид. В его представлении это были сказочные архетипы, такие же, как Иван-дурак, он же — Иван-царевич (царевич, это дурак, которому не надо добывать коня, добрый конь имеется у него изначально) или разнообразные волшебные помощники. Теперь припомнилось, что сказки, которые рассказывала программа, сопровождались движущимися картинками, куда можно было войти и даже переиначить сказку на свой лад. Но Верис очень рано постиг самоценность живого слова и поэтому, читая книги, всегда отключал изображение, слушая чистые голоса. Изображение мешало ему, тем более что все персонажи были на одно лицо, а вернее — на два: доброе и злое. Царя можно отличить по короне, царевича — тоже по короне, но меньших размеров, у дурака на голове красовался колпак, у Красной Шапочки — беретик, у старухи — платочек, а старика отличали белые волосы на подбородке. А в остальном он был такой же молодой и румяный, как и все прочие. Что касается людей, изображённых на картинке, они были согнуты, морщинисты и ничуть не жизнерадостны.

— Это и есть старик? — спросил Верис.

— Старик, — подтвердила Анита. — Видишь, какой дряхленький? — скоро помрёт.

Помрёт мереть мора. А если вместе с морой, то — смерть. Всё правильно, народные сказки сочинялись в те баснословные времена, когда люди были смертными. Вот, значит, каков бывает человек незадолго до конца.

Последнее филологическое изыскание, которое провёл Верис, пока имел доступ к информационным службам, касалось как раз этого вопроса. Замшелая, древняя информация, ненужная вечно юным людям. Но как много её было! В память особо запала фраза: «Один умрёт — как свечечка погаснет, а над иным смертынька так работает, инда смотреть больно». На старика и старуху было больно смотреть.

— Ты не молчи, — напомнила о себе Анита, — а признавайся, что соврал. Читать ты не умеешь.

— Хорошо, пусть не умею. Но всё-таки, как её запускают?

— Зачем её запускать? Берёшь и читаешь. Вот, смотри, это буква «ж», она похожа на жука — ножки во все стороны. Ж-ж!.. Как видишь эту букву, сразу произносишь: «Ж!»