Фидель Кастро - [65]

На самом деле, экспорт нуждался в привлечении иностранного капитала и «ноу-хау» для конкурирования на мировом рынке. Для этой цели режим поощрял рост совместных предприятий с иностранным капиталом. К середине 90-х гг. больше сотни важных совместных предприятий различных видов находились в действии, в основном в туристическом секторе. Куба обеспечивала кадры и инфраструктуру, а иностранные фирмы — технологию и рынок[221]. Кастро, всегда находившийся в центре принятия экономических решений, принимал участие в переговорах, которые часто проводились секретно, так как опасались, что давление Вашингтона может оттолкнуть иностранных инвесторов[222]. Растущее присутствие иностранных фирм означало, что Куба имеет 4 различных типа экономики: процветающая теневая экономика, обеспечивающая около 60 % основных потребностей населения в продуктах; независимый замкнутый экспортный сектор; потребительский рынок в твердой валюте, открытый для тех, у кого есть доллары; и национализированное хозяйство, с характерной низкой производительностью и строгим нормированием и, в основном, полагающееся на добровольный труд[223].

Противоречия, возникшие в результате такой смешанной экономики, не помогли обыкновенным кубинцам принять ухудшающиеся условия жизни. С ростом цен и уменьшением снабжения основными товарами уровень жизни падал. Средний уровень принятых за день калорий упал до 900 (по сравнению с нормой, составляющей 2500 Ккал в день), и вновь начали появляться болезни, связанные с недоеданием и нехваткой витаминов, изгнанные с Кубы Революцией 1959 года. Распространилась новая болезнь, оптический неврит, которая была взята под контроль только в сентябре 1993 года. Обыкновенным кубинцам пришлось перенести увеличивающиеся отключения энергии и сокращение общественных услуг, для многих китайские велосипеды стали единственным средством личного транспорта после введения строгого нормирования топлива (даже армии пришлось проводить парад на велосипедах во время традиционных патриотических празднований). Однако различные возможности, предоставленные смешанной экономикой (например, некоторые кубинцы имели легкий доступ к долларам), позволили подорвать уравнительную основу Революции, а это, в свою очередь, поставило под сомнение законность режима как такового. Даже привилегированное положение, которым обладала партия и военная элита, подверглось ограничению, в отличие от торговцев «черного» рынка и кубинцев, имеющих щедрых родственников в эмиграции в Майами: у них был небольшой доступ к долларам[224]. Достижения Кубы в медицине и образовании, наличие одного из самых больших соотношений количества врачей на одного жителя и одного из самых низких уровней младенческой смертности в мире, должно быть, казались многим кубинцам недостаточной компенсацией за недостаток в питании и отсутствие потребительских товаров, а историческая роль, которую Кастро предопределил для Кубы, предполагала противостояние Соединенным Штатам («Наши люди знают, что на их плечах лежит огромная историческая ответственность»[225]), что было трудно переносить с чувством голода.

Создавая трещины в кубинском обществе, реформы не меняли основную модель командной экономики. Кроме того, казалось, что это реформы, возникшие из-за критического положения, образовавшегося в результате потери связей с Советским Союзом: как и во время войны, пришлось импровизировать экономические решения, пока долгосрочное планирование было неосуществимо в течение перехода к новым экономическим отношениям. Кастро, хотя и заметно менее энергичный, чем раньше, снова находился в своей стихии: крайние ситуации лежат в основе его карьеры. Окруженный специальной группой советников, он объезжал остров, начиная вдохновенные, а иногда и не очень вдохновенные импровизации по проблемам производства и снабжения. Всегда чувствительный к технологическим эликсирам, он был склонен к начинанию программ, недостаточно проверенных, часть из которых оказались неудачными или привели к затратам, которых следовало избегать[226].

Следовательно, экономическая реформа была не столько продуктом нового мышления, сколько потребностью выживания режима. Осведомленный о противоречиях долларизации, Кастро по телевидению представил меры (порвав, таким образом, с закрытыми обсуждениями Национального Собрания), заявляя: «Это причиняет боль, но мы должны быть умными… и мы имеем право выдумывать способы выживания в данных условиях, не прекращая быть революционерами»[227]. В то же время Кастро продолжал отстаивать ортодоксию режима в разгар общемирового разрушения просоветского социализма. Лозунг «Социализм или смерть!», впервые появившийся в начале 1989 года на тридцатой годовщине Революции, стал опорным призывом всех его речей. И Кастро никогда не прекращал ругать капитализм. Объявляя о ряде мер по денежной реформе в январе 1994 года, он заявил: «Разрешение частной торговли будет политической и идеологической изменой; это будет как бы первым шагом на пути к капитализму. Мне капитализм кажется отвратительным. Он развращенный, грубый, инородный, так как он является причиной войн, лицемерия и конкуренции»