Фидель и религия. Беседы с фреем Бетто - [52]

В ходе нашей войны не было ни одного случая, чтобы вражеского пленного солдата расстреляли; это очень помогло, потому что придало престиж, моральность делу революционных сил, противопоставив их врагу, который, напротив, пытал, убивал и совершал всякие преступления. Эту традицию мы сохранили на протяжении более чем двадцати шести лет, всех этих лет революции, то была твердая, решительная политика, и иного мы не допустили бы никогда. Пусть враги там твердят, что им вздумается! Они говорят несусветные вещи, но мы не обращаем на них внимания. Ты в любой момент возьмешь любую телеграмму и видишь, что они раздражены, то они в ярости, ибо на самом деле не могут представить ни единого доказательства того, что революция совершила убийство, что революция кого-то подвергла пыткам, что за годы революции кто-то пропал без вести, - нет, они не найдут за двадцать шесть лет ни единого свидетельства этому. И я говорю, что наша революция была, можно сказать, революцией упорядоченной, то есть революцией, которая совершалась организованно, по порядку.

Мы были очень радикальны, но без перегибов; мы никогда не искали оправданий – и не будем искать, и не примем их никогда – для нарушения иных из этих норм морали, для подрыва иных из этих моральных устоев, на которые опирается революция. В этом смысле я тебе говорю, что не только священника, не только епископа, но и наихудшего врага, тех, что готовили для покушения на вождей революции, - а таких покушений ЦРУ планировало десятками, - никого не подвергали подобным методам воздействия. Тут в какой-то момент существовало триста контрреволюционных организаций; всякий раз, когда собирались пять-шесть человек, они создавали организацию, они верили, что поскольку Соединенные Штаты стоят за ними, Соединенные Штаты их подбадривают, Соединенные Штаты их вдохновляют, Соединенные Штаты их поощряют, Соединенные Штаты поддерживают их в действиях против революции, революция не сможет устоять, и в эти организации вступали также оппортунисты самых разных мастей. Любой из этих людей, виновный в очень серьезном преступлении, мог быть расстрелян, но расстрелян в соответствии с уже существующими законами, по решению суда и на основании неопровержимых доказательств того, что совершил этот индивидуум. Я говорю тебе о трехстах организациях, и мы знали, чем они занимались, больше них самих, поскольку как раз потому, что наши органы безопасности не применяли пыток, они работали очень эффективно и искали другие пути, чтобы узнать о действиях врага, чтобы распознать его, чтобы проникнуть в его ряды. Настал момент – почти в самом конце, - когда наши люди, революционеры, стали руководителями почти всех этих контрреволюционных организаций, потому что они провели работу замечательно точную, безупречную, борясь за получение информации без применения насилия по отношению к человеку. И если какой-нибудь контрреволюционер в январе 1961 года делал то-то и то-то, мы знали, что он делал весь этот месяц день за днем, где и с кем встречался, у нас была вся информация; если его арестовывали в 1962 году, когда он уже становился опасным элементом, он, может быть, и не помнил точно, что делал в такой-то день января или с кем встречался, но в архивах все это хранилось. Обычно эти люди деморализовывались. Потому что, учти, эти люди не обладали глубокими убеждениями; они мыслили эгоистически, жили материальными интересами, материальными устремлениями, и поскольку их моральный уровень был невысок, а они сталкивались с революцией – носительницей очень высокой морали, они обычно раскисали, деморализовывались сразу после ареста, после того, как видели, что о них все известно, и сами выдавали всю информацию. Но никогда никто ни у кого не вырывал никаких заявлений или показаний посредством физического воздействия.

Можно спросить: был ли какой-то священник расстрелян за контрреволюционные преступления? Я отвечу: нет. А по закону это было возможно? Да, по закону было возможно, и кое-кто совершал очень серьезные преступления.

Фрей Бетто.  В нападении на бухту Кочинос участвовали три священника.

Фидель Кастро. Это надо уточнить, я точно не помню, но почти уверен, что их было трое. По закону все участники нападения были виновны в измене родине, потому что если вы уезжаете в другую страну, враждебную вашей, и по приказу этой страны нападаете на свою родину, и льется кровь, и гибнут ее граждане, это квалифицируется законом как измена; почти все законодательства карают это смертной казнью.

Также были случаи соучастия в серьезных контрреволюционных актах, вследствие чего суды могли вынести суровые приговоры, такие как расстрел. Однако не было ни одного такого случая, потому что мы даже специально старались, чтобы этого не было никогда, мы ни в коем случае не хотели подыгрывать реакции и империализму, создавая образ революции, расстреливающей священника; мы всегда старались избежать этого. В некоторых случаях они совершали тяжелые проступки, но мы никогда не применяли к ним самых суровых мер. И в реальности только очень немногие совершали тяжелые проступки, ведь одно дело – политическая оппозиция, политически и идеологически оправдывать контрреволюцию, и совсем другое – совершение саботажей и тяжких контрреволюционных преступлений. В действительности их было немного, и ни в одном случае, когда это было бы оправдано законом, закон не применялся, к священникам всегда относились с особым снисхождением. В некоторых случаях они за контрреволюционные преступления были присуждены к тюремному заключению; однако никогда не отбывали всего срока, они находились в тюрьме минимальное время, мы всегда старались выпустить их. Мы не хотели создавать образ священника, сидящего в тюрьме, образ революции, заключившей священника в тюрьму, даже если приговор и был справедлив.