Фиаско - [3]

— Это я, Коля. Что там случилось?

— Да многое что. Время сейчас тревожное, не до разговоров.

— Ты вызывала меня, Вера? Сигнал поступил в самый разгар моего выступления на встрече.

— А-а, да. Несколько минут назад сообщили, что у дома на набережной нашли труп.

— У дома на набережной? Кто-то очень важный?

— Понятия не имею. Подожди минутку. Еще откуда-то звонят.

Она переключила телефон, но мой не отсоединила.

Слушая в трубке шорохи на линии, я думал о доме на набережной. Вера не сомневалась, что новость меня изрядно заинтересует. Домом на набережной называли элитарный жилой комплекс на берегу Москва-реки, где проживали многие сотрудники администрации правительства. Сорок три года назад, когда я появился на свет, это был дом и моих родителей.

Проживая в нем в детстве, я пользовался немалыми привилегиями: играл на ухоженном дворе, плавал в зимнем бассейне, обедал в фешенебельном ресторане и ходил в специальную школу № 19 вплоть до постыдных событий весны 1968 года, когда Брежнев бросил на Прагу армаду советских танков, а пробудившаяся совесть моего отца и его опасения, что опять возвращается волна репрессий, обернулись тем, что его, мыслящего человека, профессора политэкономии, объявили врагом государства. За десять лет до пражских событий Хрущев положил начало «оттепели» — опустились немного цензурные рогатки, прекратились репрессии и террор, а Солженицыну разрешили издать «Один день в жизни Ивана Денисовича». Отец искренне всему радовался, воспрянул духом. «Тогда была весна», — частенько вспоминал он те дни, и память о них придавала ему силы еще долгие годы.

— Извини, Коленька, — раздался в трубке голос Веры, отрывая меня от воспоминаний о прошлом.

— Известна причина смерти? Есть какие-нибудь сведения?

— Нет. Больше ничего не знаю.

— И на том спасибо. Дай Бог, чтобы это был какой-нибудь бомж, споткнувшийся о бордюр.

— А не хочешь, что он из аппарата правительства, а его укокошила проститутка по заданию ЦРУ?

— Уверен, это израильская проститутка, а он высокопоставленный член правительства. Мне нужно бежать.

— Подожди. Мне прийти к тебе попозже?

— Конечно же.

— А кофе у тебя есть?

— Кофе? Да в магазинах его уже давно нет.

— Ну ладно. Я принесу немного. Если дело окажется стоящим, будешь тогда писать всю ночь напролет.

Я повесил трубку, удивляясь, где это Вера исхитрится достать кофе, и заспешил на угол площади ловить такси. Всего несколько лет назад в Москве не было такого таксиста, который за пачку «Мальборо» не развернулся бы в обратном направлении, чтобы выскочить из дорожной пробки. И хотя до сих пор я постоянно держу при себе парочку «Мальборо», теперь при сделках главенствуют американские доллары. Таксисты зрят их в кромешной темноте за сотни метров. А около тех, у кого их нет, они даже не притормаживают. О плате за проезд нужно торговаться. Я шагнул с тротуара, зажав в руке рубли, и принялся голосовать. Несколько свободных такси пронеслись мимо без задержки, наконец остановился какой-то частник-калымщик.

— К дому на набережной, — попросил я, наклоняясь к приоткрытому окну.

— Шесть сотен, — пробормотал водитель.

— Три.

— Пять.

— Уж очень много заломил, — проговорил я, забираясь в машину.

— Знаю, но я как раз там только что был. Милиция оцепила все вокруг, так просто не проехать. Придется давать в обход.

Оцепление? Из-за мертвого бомжа? Нет, это не тот случай. Я слегка улыбнулся: может подвезти, если убит кто-то из важных персон, тогда я высоко взлечу. А окажется все впустую, то волноваться и переживать по поводу того, что не устоял от соблазна выпить, тоже не буду. Бутылка-другая водки не очень-то разорят меня.

2

Москва-река извивается по центру огромного города гигантской ночной рептилией, сверкая в лунном свете обледенелой чешуей. Стоящий между двумя мостами по дороге в Кремль, дом на набережной напоминает неприступную крепость. В тот вечер его серый фасад был залит ярким светом прожекторов с милицейских автомашин, загромоздивших подъездные пути.

Водитель подъехал прямо к деревянному ограждению, около которого стояли милиционеры; изо рта у них вырывался серо-голубой парок, как раз под цвет форменных шинелей.

— Пресса, — громко произнес я, перекрикивая потрескивание портативных раций.

Меня осветил ручным фонариком какой-то сержант. Луч зашарил по моим глазам, затем уперся в грудь, где должна висеть аккредитационная карточка.

— Не вижу пресс-карточки, — усомнился сержант.

— Я свободный журналист.

— Извините, но без карточки не пропускаем.

Только я хотел выразить протест, как в темноте за сержантом полыхнула фотовспышка, на мгновение осветив группу людей в штатской одежде, толпящихся вокруг одной из машин. Вспышка сверкнула еще раз — фотографу явно нравилась моя растерянность.

— А кто здесь командует?

— Старший следователь Шевченко.

Шевченко? Мне явно везет. Валерий Шевченко — старший следователь по делам, связанным с убийствами.

— А-а, я отойду в сторонку, а ему передайте, пожалуйста, что здесь Николай Катков.

Еще одна вспышка озарила темноту. На этот раз она сверкнула из машины. Стекло заднего сиденья выглядело так, будто его забросали гнилыми помидорами. Вокруг ярких световых пятен прожекторов в темноте мелькали малиновые отблески.