- Мои прежние грехи я искупила полностью, - позволь с тобой проститься!
Цзун, услыша это, заплакал:
- Милая, когда ты ко мне пришла, я был беден и без положения. Теперь благодаря тебе я понемногу богатею. Могу ли я вынести, чтобы ты так скоро уже заговорила о разлуке и об уходе куда-то далеко? Кроме того, у тебя ведь нет ни дома, ни родных. В дальнейшем сын не будет знать своей матери, а это тоже вещь неприятная, вечная досада.
Дева грустно задумалась.
- Соединение, - сказала она, - влечет разлуку. Это уж непременно и всегда так. Счастье нашего сына обеспечено. Ты тоже будешь долго жить. Чего же вам еще? Моя фамилия Хэ. Если соблаговолишь когда-нибудь вспомнить обо мне, возьми в руки любую из моих прежних вещей и крикни: "Третья Хэ!" - и я появлюсь! Сказала и добавила, как бы освобождаясь от земли:
- Я ухожу.
На глазах у изумленного Цзуна она уже летела вверх над его головой. Цзун подпрыгнул, быстро схватился за нее, но поймал только башмачок, который вырвался из рук, упал на пол и стал каменной ласточкой, красною-красною, ярче киновари, которая снаружи и изнутри сияла и переливалась, словно хрусталь. Цзун подобрал ее и спрятал. Пересмотрел вещи в сундуке. Нашел там креповую накидку, в которую она была одета, когда появилась впервые.
Каждый раз, как вспоминал о деве, он брал в руки накидку и кричал:
- Третья!
И перед ним являлось полное подобие девы с радостным лицом и смеющимися бровями. Совершенно, как живая. Только вот что - не говорит! Друг рассказчика добавил бы:
"Если б цветы нашу речь понимали - много бы было хлопот нам. Камень - тот говорить не умеет: нравится сильно он мне". Это прекрасное двустишие Лу Фан-вэна можно было бы сюда приписать: как раз подошло бы.
