Фея Альп - [9]

Жена Нордгейма умерла несколько лет назад, но он не особенно глубоко чувствовал свою потерю, так как брак его был не из счастливых. Он женился, еще, будучи скромным инженером, и его жена, тихая, непритязательная женщина, не сумела примениться к новому, всевозрастающему блеску своего дома и роли светской дамы, как того требовал ее муж. К тому же сын, из которого он надеялся воспитать достойного преемника, умер в раннем детстве. Только через несколько лет после этого родилась Алиса, слабая, болезненная девочка, так что постоянно приходилось опасаться за ее жизнь, да и ее аппатичный характер претил энергичной натуре Нордгейма. Как его единственная дочь и наследница, она была окружена всем, что может доставить богатство, но другого значения для него не имела, и отец был очень рад, что мог передать воспитание дочери всецело баронессе Ласберг.

Единственная сестра Нордгейма, жившая в его доме, отдала свою руку барону Тургау, тогда капитану. Нордгейму, который уже считался богатым человеком, был не по душе этот последний потомок обедневшего дворянского рода, не имевший ничего, кроме шпаги да маленького имения в горах, но так как они горячо любили друг друга, а лично против жениха ничего нельзя было возразить, он согласился на брак сестры.

Супруги Тургау жили очень скромно, но наслаждались семейным счастьем, и их единственная дочь Эрна росла, согретая солнечным светом любви и счастья. К сожалению, Тургау потерял жену после шести лет семейной жизни, и этот удар совершенно придавил добродушного человека, он не хотел больше знать мир и решил выйти в отставку. Нордгейм со своей жаждой деятельности всеми силами боролся против такого решения, но напрасно: шурин стоял на своем с упрямством, свойственным его характеру. Он вышел в отставку в чине майора и переселился с ребенком в свое имение Волькенштейнергоф; скудного дохода с имения да пенсии хватало на удовлетворение его скромных потребностей.

С тех пор между родственниками стало заметно охлаждение. Они виделись все реже и реже писали друг другу, пока постройка железной дороги в горах и необходимость приобрести для этого имение Тургау не заставили Нордгейма приехать в Волькенштейнергоф.

Приблизительно через неделю после визита Тургау в Гейльборн доктор Рейнсфельд опять шел по дороге в Волькенштейнергоф, но на этот раз не один: рядом с ним шел Эльмгорст.

— Вот уж и не снилось мне, Вольфганг, что судьба сведет нас здесь, — весело произнес молодой врач. — Когда мы расставались два года назад, ты смеялся над тем, что я еду в глушь, как тебе угодно было выразиться, а теперь сам явился сюда.

— Для того чтобы внести в эту глушь культуру, — договорил Вольфганг. — Ты, кажется, отлично чувствуешь себя здесь, прочно обосновался в этом жалком гнезде, где я тебя откопал, Бенно. Я же работаю тут только для будущего.

— По-моему, ты мог бы быть доволен и настоящим, — заметил Бенно. — В двадцать семь лет — уже старший инженер! Твои коллеги вне себя от ярости по поводу твоего назначения. Берегись, Вольф: ты попал в осиное гнездо.

— Ты думаешь, я боюсь осиных жал? Разумеется, они уже дали мне себя почувствовать, но я объяснил этим господам, что не расположен позволять ставить на моей дороге сверхкомплектные препятствия и что они должны уважать в моем лице начальство. Если они хотят войны — я не боюсь ее.

— Да, ты всегда был воинственной натурой, а я бы не выдержал, если бы мне пришлось постоянно находиться на военном положении.

— Представляю! Ты остался прежним миролюбивым Бенно, который никогда не мог сказать кому-либо дурное слово, и которым его возлюбленные ближние, разумеется, помыкали при каждом удобном случае. Сколько раз я говорил тебе: с этим в жизни недалеко уйдешь, а ведь надо подвигаться вперед.

— Вот ты и подвигаешься в сапогах-скороходах, — ответил Рейнсфельд. — Говорят, ты признанный фаворит всемогущего председателя Нордгейма. Я недавно опять с ним встретился, когда он приезжал в Волькенштейнергоф.

— Опять? Разве ты вообще его знаешь?

— Да, с детства. Он был дружен в молодости с моим отцом, они вместе учились, Нордгейм чуть не каждый день бывал у нас. Сколько раз я сиживал у него на коленях, когда он проводил у нас вечера.

— В самом деле? Надо надеяться, ты напомнил ему об этом при встрече?

— Нет. Барон Тургау не назвал моей фамилии.

— А ты, разумеется, тоже этого не сделал! — со смехом воскликнул Вольфганг. — Это на тебя похоже! Случай доставляет тебе знакомство с влиятельным человеком, которому стоит сказать лишь слово, и ты получишь отличное место, а ты даже не назвал своего имени! Придется мне наверстать упущенное, в первый же раз, как увижу Нордгейма, скажу ему…

— Пожалуйста, не делай этого, Вольф! — поспешно перебил его Бенно. — Лучше ничего не говори.

— Но почему же?

— Потому что… этот человек достиг такого высокого положения, может быть, он не любит, чтобы ему напоминали о том времени, когда он был еще простым инженером.

— Ты несправедлив к нему: он гордится своим скромным происхождением, как всякий дельный человек, и, наверное, не откажется вспомнить друга юности.

— Боюсь, что эти воспоминания будут для него неприятны: позднее между ними что-то вышло, что именно — я никогда не мог узнать, но знаю, что разрыв был полный. Нордгейм никогда больше не переступал порога нашего дома, а отец избегал даже произносить его имя. Они совершенно разошлись.