Фея Альп - [7]

— Очевидно, ты только под конец назвал себя, — сказал он, — иначе такое недоразумение не возникло бы. Ведь прислуга тебя не знает.

— Не велика была бы беда, если бы к тебе допустили и просто честного человека, — проворчал Тургау, все еще красный от гнева. — Но здесь это, видно, не в обычае. Только тогда, когда я выступил с «бароном», лакеи снизошли до милости доложить обо мне.

Ошибка прислуги была, впрочем, вполне извинительна, потому что барон и сегодня был в костюме горца; да и Эрна нисколько не походила на молодую баронессу в своем очень простом темном платье, пригодном скорей для прогулок в горах, чем для визитов, и такой же простой соломенной шляпе на волосах, которые сегодня были собраны под шелковую сетку, но весьма неохотно подчинялись такому стеснению. По-видимому, она еще сильнее отца чувствовала обиду из-за первоначального отказа впустить их, потому что стояла возле него с мрачным выражением и упрямо сжатыми губами, враждебно глядя на присутствующих. Сзади виднелся неизбежный Грейф, сердито скаливший зубы на лакея, который хотел прогнать его из салона.

Нордгейм собирался по возможности сгладить впечатление, но Тургау не дал ему заговорить.

— А вот и Алиса! — воскликнул он. — Здравствуй, дитя! Наконец-то мы видим тебя! Однако какой же вид у тебя, девочка! Ни кровинки в лице! Настоящий заморыш!

С этими «лестными» словами он направился к молодой девушке с намерением заключить ее в объятия, но баронесса Ласберг, резко бросив «Извините!», так решительно стала между ним и Алисой, точно он покушался на ее жизнь.

— Ну-ну, я не сделаю ничего дурного своей племяннице, — сердито проговорил Тургау. — Вам незачем с таким страхом охранять ее от меня, словно овцу от волка. С кем имею честь?..

— Я — баронесса Ласберг! — объявила она, делая ударение на титуле. Ее осанка выражала ледяной отпор, но здесь это не произвело действия: барон добродушно схватил протестующе вытянутую руку и потряс ее так, что дама чуть не лишилась сознания.

— Очень рад, чрезвычайно рад! — воскликнул он. — Обо мне уже доложили, а это — моя дочь… Эрна, что ты там стоишь, как чужая? Не хочешь, что ли, поздороваться с Алисой?

Эрна медленно подошла; мрачное выражение исчезло с ее лица, когда она взглянула на свою молодую родственницу, которая покоилась на подушке, такая слабая и бледная, она вдруг бурно обняла ее и воскликнула:

— Бедная Алиса! Как мне жаль, что ты больна!

Алиса не ответила на объятие, но когда цветущее личико прижалось к ее бесцветной щеке и свежие губки прикоснулись к ней, а искренний голос долетел до ее ушей, по апатичным чертам девушки промелькнуло что-то вроде улыбки, и она тихо ответила:

— Я не больна, а только устала.

— Пожалуйста, баронесса, не так порывисто, — холодно сказала госпожа Ласберг. — Алису нужно очень беречь: у нее в высшей степени чувствительные нервы.

— Что у нее? Нервы? — спросил Тургау. — Это тоже одна из городских привычек! У нас в усадьбе о такой штуке и понятия не имеют. Приехали бы к нам, даю вам слово, через три недели у вас обеих не останется ни одного нерва.

— Я и сама так думаю, — ответила баронесса, бросая на него негодующий взгляд.

— Пойдем, Тургау, оставим девушек знакомиться: ведь они не виделись несколько лет, — сказал Нордгейм, которого покоробила грубость шурина, и жестом пригласил его в соседнюю комнату. В эту минуту Эльмгорст, деликатно удалившийся в оконную нишу во время семейной сцены, вышел оттуда и стал прощаться, причем Нордгейм должен был представить его своему родственнику.

Тургау тотчас вспомнил это имя, которое коллеги молодого инженера поминали с не слишком лестными эпитетами. Он смерил «карьериста» взглядом, и подкупающая наружность последнего, казалось, только усилила его недоверие к нему. Эрна равнодушно обернулась, но вдруг с удивлением отступила назад.

— Я не в первый раз имею честь встречаться с баронессой Тургау, — сказал Эльмгорст, подходя с учтивым поклоном. — Баронесса была так добра, что проводила меня, когда я заблудился на склонах Волькенштейна. Впрочем, ее имя я узнаю только теперь.

— Так вот кто был незнакомец, которого ты встретила! — проворчал Тургау, которому это обстоятельство, по-видимому, не доставило особого удовольствия.

— Надеюсь, баронесса была не одна? — спросила Ласберг тоном, ясно показывавшим, как ужасала ее мысль о возможности такого факта.

— Разумеется, одна! — вспыхнув, упрямо воскликнула Эрна, от которой не ускользнуло резкое осуждение, крывшееся в этих словах. — Я всегда хожу в горы одна и беру с собой только Грейфа… Тубо, Грейф, куш!

Эльмгорст сделал попытку погладить красивое животное, но собака встретила его сердитым рычанием, окрик молодой хозяйки заставил Грейфа тотчас замолчать и послушно улечься у ее ног.

— Собака, кажется, злая, — сказал Нордгейм, не скрывая своего неудовольствия. — Я бы попросил…

— Грейф добрый! — перебила его Эрна почти сердито. — Он никому не делает зла и охотно позволяет чужим ласкать себя, но этого господина он терпеть не может и…

— Баронесса, прошу вас! — прошептала Ласберг, с трудом сохраняя самообладание, Эльмгорст же проговорил с глубоким поклоном и с насмешливой улыбкой превосходства: