Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - [6]

— Факты! — царь повернул ко мне свое побледневшее лицо.— Дайте факты!

— Фактов нет, но все направление политики, которой руководит ее величество, ведет к тому, что у народа складывается такое убеждение.

— Но фактов нет,— развел руками государь.

В создавшемся положении у меня выход был только один: читать доклад, что я и сделал.

— «Для спасения вашей семьи, ваше величество,— продолжал я,— вам необходимо найти способ отстранить императрицу от влияния на политику. Сердца русских терзаются от тяжких предчувствий. Не заставляйте, ваше величество, чтобы народ выбирал между вами и благом родины. До сих пор понятия государь и родина были неразрывны, теперь их начинают разделять».

Очевидно, государя ошеломил мой напор, у него нервно задрожали губы и какая-то тень легла на лицо.

— Михаил Владимирович, вы говорите это с такой убежденностью. Неужели,— он сжал обеими руками голову,— я 22 года старался, чтобы все было лучше, и 22 года ошибался?

Волна жалости захлестнула меня, но я твердо сказал:

— Да, ваше величество, вы стоите на неправильном пути, но еще не поздно...

Государь глубоко задумался, отошел к окну. Минута была нелегкая, я чувствовал, что вот-вот разрыдаюсь.

— Я утомил вас, ваше величество?

— Да, я не выспался сегодня, ходил на глухарей... Хорошо в лесу было... Почему это так, Михаил Владимирович? Был я в лесу сегодня, тихо там и все забывается... Все эти дрязги, суета людская... Так хорошо было на душе. Там ближе к природе, ближе к богу...

Я вовремя почувствовал опасность перехода моего доклада в ничего не значащий сентиментальный разговор, и, хотя мое сердце разрывалось от жалости к монарху, я снова вернулся к докладу.

— «Ваше величество, безрукость нашего правительства привела к катастрофе всего продовольственного дела,— прочел я.— И когда Государственная дума пытается сказать об этом со своей трибуны, правительство затыкает нам рот, запрещая печатать речи депутатов. Нельзя заставлять Думу действовать по указке нынешнего правительства. Это подорвет доверие к Думе, и тогда страна сама может стать на защиту своих прав».

Когда я поднял глаза, я увидел, что государь взбешен.

— Что касается настроений Думы,— резко начал он,— то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как вы, Михаил Владимирович, она будет распущена. Ни о какой ответственности правительства перед Думой речь идти не может. Правительство отвечало и будет отвечать только передо мной. До свидания, Михаил Владимирович, меня ждет великий князь Михаил Александрович пить чай.

Государь слегка наклонил голову и направился к дверям. Слезы застилали мне глаза. Я понял, что вижу государя в последний раз. И это подтолкнуло меня.

— В таком случае, ваше величество,— сказал я,— считаю своим долгом высказать вам свое личное предчувствие.

Услышав слово «предчувствие», царь живо обернулся.

— Какое?

— Этот доклад мой у вас — последний. Вы со мной не согласны, и все останется по-старому. Будет революция и такая анархия, которую никто не удержит.

— Не пугайте, Михаил Владимирович! Авось проживем.

За государем мягко закрылись двери. Я тяжело вздохнул, положил папку с докладом на стол и вышел в приемную. На душе у меня было пасмурно. Ко мне подошел барон Фредерикс.

— Как настроение его величества? — спросил он.

Я не успел ответить. В дверях появился офицер-гвардеец и объявил, что прибыл министр внутренних дел Протопопов. Во мне все возмутилось. Громко, чтобы слышали все присутствующие, я обратился к Фредериксу:

— Барон, не откажите предупредить министра, чтобы он ко мне не подходил. Я ему руки не подам!

Фредерикс был шокирован моей просьбой, но он ничего не сказал и направился к вошедшему в залу Протопопову. Я отошел к окну и наблюдал за всей сценой издали. Протопопов с противной лисьей улыбкой и отвратительной привычкой вечно потирать маленькие ручки, широко улыбаясь, выслушал Фредерикса и неожиданно направился ко мне.

— Здравствуйте, Михаил Владимирович,— еще издали заурчал он,— разрешите пожать вашу руку.

Все, кто был в этот момент в зале, замерли. Я демонстративно заложил руку за спину.

— Нигде и никогда!

Протопопов ничуть не смутился, казалось, он ждал этого оскорбления, и дружески взял меня под руку.

— Родной мой, ну зачем же так, ведь мы можем столковаться. Вы были у государя?

— Я сказал ему всю правду!

— Зачем? — искренне удивился Протопопов.

В эту минуту это ничтожество, кичившееся своими европейскими манерами, но никогда не умевшее скрыть своей провинциальной сущности, стало мне окончательно противно.

— Оставьте меня, вы мне гадки! — Я резко вырвал свою руку и отошел в сторону.

Протопопов, продолжая улыбаться, достал белоснежный платок, вытер руки тщательно и аккуратно и скрылся за дверьми царского кабинета. Я был рад, что эту сцену наблюдали многие. Я знал, что завтра о ней будут говорить в кулуарах Думы. Места для каких-либо разговоров о сотрудничестве Думы с правительством не оставалось.

Анна Александровна Вырубова, 33 года, фрейлина императрицы, ближайший друг царской семьи и Распутина, была замешана во всех придворных интригах. После падения самодержавия была арестована, но вскоре освобождена