Февраль - кривые дороги - [25]

— Настя, Настенька, это ты? — донеслось с крыльца. Стежка света упала прямо на нее. — Что же ты сидишь там? — Ксения Николаевна спускалась со ступенек.

Мать обняла дочь за вздрагивающие плечи, крепко прижала к себе.

— Поверишь ли, я сама извелась вся... Последним кусочком хлеба с ним делилась. Но ты же знаешь, он большой, ему много нужно. А ему уже цепь носить стало не под силу... Пристрелили в лесу, там и закопали.

Я потом сходила, бугорок отметила. Если хочешь, покажу. Ну поплачь, поплачь, может, полегчает.

Ксения Николаевна лишь сейчас как следует разглядела дочь. На пользу пошел год ее Настеньке: пополнела, порозовела, точно наливное яблоко. Продолговатым лицом, повадкой, русыми волосами — вся в отца.

Прибежали поздороваться тетка Акулина с сыном, потом пришла познакомиться его жена.

Настя ходила по небольшой боковушке, наслаждаясь позабытым уютом.

Фикус в кадке вытянулся чуть ли не до потолка, глянцевитые темно-зеленые листья его тускло поблескивали.

В уголке Насти за ширмами все на своих местах: полуовальный стол на фасонистых ножках, у стены железная кровать с матрасом, набитым сеном, белое кружевное покрывало, связанное руками мамы.

Сено в матрасе свежее, никем не примятое. Настя легла и тут же провалилась, будто в душистый рай.

Едва прикрыв глаза, Настя увидела себя и Маню в поле у каемки Высочевского леса. Они в одинаковых сарафанчиках, им привольно, весело. Не знающие все лето обуви загорелые ноги шагают по едва приметной, теплой от солнца, тропке. В круглой корзинке у них ломтики хлеба, бутылка с водой, зеленые перья лука. Они могут идти далеко, до тех пор, пока виднеется золотистый купол церкви, да и с Марией нечего бояться.

— Настя, Настенька! — мать осторожно трясла дочь за плечо. — Проснись, у нас гостья. Тоня приехала, — добавила она шепотом, — дочь Родиона Гавриловича.

В комнате чуть развиднелось. Над кухонным столом горел свет, топилась русская печь. За столом сидела девушка. Она встала навстречу Насте.

— Здравствуй, в Москве почти не видимся, хоть и живем в одном доме, так я за тобой следом примчалась...

— Молодец, правильно сделала, — проговорила Настя, безропотно выдерживая Тонины лобзания.

Тоня выглядела очень нарядной: на ней была пушистая кремового цвета кофточка («Из торгсина, не иначе», — отметила про себя Настя) и темно-синяя юбка колоколом. Светлые волосы закручены на затылке в замысловатый узел.

— Ну, рассказывай, как живешь, как проводишь время? — наступала гостья, будто они давным-давно были подругами и поверяли друг другу девичьи тайны.

— Хорошо живу: учусь, работаю, — охотно отвечала Настя, неожиданно припомнив себя маленькой замарашкой, на которую дочь отчима когда-то смотрела свысока.

Антонина, словно поняв что-то, прервала разговор, принялась рассказывать о себе: служит она по-прежнему машинисткой в учреждении, среди старых дев, тоска смертная. Что касается подруг — шаром покати: одни ей не по душе, другим — она.

Тоня улыбалась, и на ее бледно-розовых щеках появились ямочки.

Она привезла мачехе подарок: кашемировый отрез на платье из старых запасов, кулечек муки. Соскучилась по родине, а тетка наказывала побывать у отца на могиле.

За завтраком Настя рассказала про литкружок, про своих друзей и подруг.

У гостьи в глазах запрыгали завистливые огоньки.

— Знаешь что, — обратилась она к Насте, — познакомь меня с кем-нибудь, ладно? Или лучше заходите всей компанией ко мне. В самом деле, Настенька! Что тебе стоит...

— Хорошо, зайдем, — несколько неопределенно пообещала Настя, потому что не знала, как устроить это.

Днем девушки вместе с демонстрацией прошлись по главной улице под духовой оркестр, потом, изрядно озябнув на ветру, завернули домой.

Тоне все казалось в городке мизерным, некрасивым: и демонстрация в несколько сот человек, и принарядившиеся ради праздника жители.

— Смотри, смотри, шаль-то с какими разводами, при царе-горохе, должно быть, куплена, — мало беспокоясь о том, что ее могут услышать окружающие, смеялась Тоня, хватая Настю за руку.

— Самохинская дочка пожаловала... Ишь, недобитые буржуи, — донеслись до Насти пересуды в женских рядах.

Дома гостья заявила, что вечером они с Настей пойдут в клуб.

Ксения Николаевна, поправляя свой полуседой пучок, робко напомнила падчерице:

— А к отцу на могилку когда же?

— Ах да, совершенно вылетело из головы! — Тоня на секунду задумалась, потом ловко щелкнула пальцами, тоном избалованной девочки спросила у мачехи:

— Если останусь назавтра погостить у вас, не выгоните?

Ксения Николаевна только головой покачала. Ответила Настя:

— Оставайся, что за вопрос!

Тоня затеяла делать себе новую прическу перед зеркалом, сменила кофточку. А ту, которая была на ней, заставила надеть Настю. Та надела и не узнала себя.

Тоня пришла в восторг — ну до чего же к лицу!

— Дарю! — воскликнула она. — Носи, красуйся, пользуйся успехом, — и услыхала в ответ:

— Не надо, не возьму.

— Возьмешь. У меня не последняя, а мы не чужие! — раскрасневшись, запальчиво кричала Тоня и не успокоилась до тех пор, пока не настояла на своем.

Ксения Николаевна, возясь с посудой, только головой качала, сочтя благоразумным не вмешиваться: как поступит дочка, пусть так и будет.