Фетяска и Голубков - [3]

Голубкову, как и всему населению России после 1992 года, были нужны деньги. Подобно бывшему турецко-подданному советскому гражданину Бендеру бывший узбекский уроженец вполне усвоил навыки восточного комбинационного поведения. Он взялся вести экономическую теорию в потоках, от которых все отказывались, — у литейщиков и сварщиков. За выпускниками этих специальностей прочно закрепилось прозвище «Господа дерево», на их фоне Голубков чувствовал себя вполне уверенно. Схема была проста: он договаривался с одним из студентов — часто это был неформальный лидер какой-либо учебной группы, — и тот собирал дань за сдачу зачета/экзамена. За зачёт Голубков брал $15 с головы, за экзамен — $25. Стороны оставались довольны друг другом.

За сессию Голубков, бывало, собирал до $2000–3000. Неформальный лидер тоже не оставался внакладе… Кроме того, желающие могли попытаться сдать контрольные испытания и бесплатно, Голубков не зверствовал, в отличие от кафедры сопромата, про которую в университете ходили легенды…

Хотя Голубков отрабатывал практику изымания денежных излишков у бедных, несчастных российских студентов самостоятельно, используя приобретенный на Востоке опыт, но он был далеко не первым в деле улучшения материального состояния российской интеллигенции. Официальные месячные зарплаты профессорско-преподавательского состава были: старший преподаватель — $80-100; доцент — $100–120; профессор — $130–150.

Про ассистентов и лаборантов лучше было и не вспоминать. В то же время ректор, благодаря инструкциям министерства образования, только по завершении нового набора в вуз получал до 5 % от объема платежей новых первокурсников, набранных на коммерческой основе, что составляло в N-ском техническом университете около $10 тыс. Вдобавок, по мере появления во главе министерства члена КПРФ и начала реформы образования («а коммунисты, господа студенты, всегда были за радикальные реформы всего на свете, даже поддерживали разнообразные революции»), появился циркуляр, фактически отменяющий выборы ректора: если открытым голосованием утверждался его отчётный доклад, он автоматически оставался на своём посту на следующий срок («коммунисты, господа студенты, всегда втайне завидовали монархистам, и всячески пытались применить эту форму правления на практике»)…

Конечно, нельзя говорить, что весь профессорско-преподавательский состав дружно брал плату со студентов за прохождение ими зачетов/экзаменов. Может, чуть больше половины. Может, две трети. Кто же их считал? Был даже один проректор по науке, маленький, шустрый и пузатый Залкинд, который как-то прилюдно заявил, что брать деньги со студентов — последнее дело, и грозно посмотрел в сторону сидящего здесь же Голубкова.

Голубков Залкинда боялся. Но Залкинд недолго был в проректорах по науке — одновременно он возглавлял научно-производственную фирму, которая изготавливала и продавала градирни, им сконструированные. Строили как-то производственное помещение стоимостью в тридцать миллионов долларов, фирма выступала генподрядчиком, и Залкинда посадили, обвинив в хищении этих самых $30 млн. Напрасно он пытался взывать к голосу рассудка: как же мог он расхитить указанную прокурором сумму, если здание построено, градирни установлены и всё работает? Такие глупые аргументы суд N-ской губернии и вовсе не принимал в рассмотрение, и местный ОБЭП категорически торжествовал победу. Голубков же и Фетяскина злорадствовали. Вот она, наука, до чего незнающих людей доводит.

Между тем докторантские дела Фетяски продвигались; в преддверии защиты её приказом ректора назначили заведовать кафедрой. Сын её большую часть времени проводил у бабушки, Фетяска сняла квартиру для свиданий с Голубковым и мечтала о будущем. Как-то раз она поделилась с Голубковым этими мечтами, тот поддержал её, сказав, что в сорок два сейчас ещё вполне рожают, но всё это — только после защиты ею диссертации; почему-то он думал, что Фетяска не защитит её никогда… а со временем любовный пыл её остынет. Фетяска же была счастлива, а счастье притупляет наблюдательность… Голубков дарил ей цветы и разные дамские мелочи из нижнего белья; муж её за всю жизнь ни разу не догадался сделать ничего подобного.

Первая попытка защиты докторской Фетяски укрепила Голубкова в его правоте; несмотря на то что ректора технического университета в областном центре N старались не задевать и даже на всякий случай сделали его почетным горожанином с вывешиванием ректорской фотофизиономии на центральной площади N, несмотря на всё это, докторский межвузовский совет диссертацию Фетяски к защите не принял. Более того, при прохождении предзащиты в классическом N-ском университете Фетяска получила в подарок букет гадостей.

Она эту неожиданность глубоко переживала. После «кидалова» с азербайджанцем это был самый сильный удар по её самолюбию. Вдобавок муж, доросший до звания подполковника, совсем запил. Не в правилах Фетяски было бросать своих. С помощью материнских и собственных связей его удалось сначала оставить на службе, а потом постепенно и купировать запой.

Но чёрные полосы не продолжаются вечно, и Фетяска нашла выход в славный город Томск. Когда-то этот город заслуженно носил подзаголовок «Сибирские Афины» и претендовал на роль интеллектуальной столицы территории, равной по размерам Китаю… но времена былой славы давно миновали. Классический Томский университет — первый из открытых за Уралом в царское время — остался заповедником рыночных марксистов и самых странных людей, преимущественно в возрасте от 65 до 85 лет, с ностальгией вспоминающих времена Е. К. Лигачева. Фетяска вошла в эту среду как составляющая головоломки «puzzle» — как тут и была — и стала наряду с ещё несколькими такими же, как она, сорокалетними докторами, «продолжателем высоких традиций томской экономической школы».