Ферзь – одинокая фигура - [8]

– Семья – темница душ, – провозглашает Дим. – Однако могу предложить к вашим услугам команду из трех человек, в равной степени неженатых!

Он живописует прелести автомобильной игры, которая состоится завтрашним вечером, упоминает двух легких на подъем друзей и горько сетует на поломку машины, из-за которой участие в игре для всех троих оказывается под вопросом. Андрей соглашается на роль водителя, и видно, что он с трудом дождался конца Димовой фразы, прежде чем согласиться. Они обмениваются телефонами, жмут руки на прощанье.

Когда Андрей отходит, Дим поворачивается ко мне:

– Предпочитаю «старопрамен», мой дорогой Ватсон.

Я развожу руками – что тут скажешь! За девять минут до того я указывал на двери довоенной пятиэтажки и говорил Диму:

– Четвертый, кто выйдет из этих дверей, согласится провести с тобой завтрашний вечер и прокатить на машине за свои деньги. Если нет – с тебя пиво.

– Если да – с тебя, – согласился он.

– Даю пятнадцать минут, – уточнил я.

Прошло девять. Так что деваться мне некуда.

– Так точно, «старопрамен». Но от пояснений не откажусь.

– Вот сам и поясни.

Я смотрю вслед Андрею, который садится в кабину черного «Сузуки» и вскоре стартует.

– Активность, – говорю я. – Стержень этого человека – активность. Он быстро ходит, быстро думает, никогда не тратит времени зря. Движения порывисты, мимика подвижна, вынимает ключ еще за тридцать метров от машины, в очередях читает книгу. Одежда не дешевая, но обувь давно не чищена, а куртка помята – редко находится время на чистку и глажку. Ты понял, что с таким человеком нужно действовать в темпе, а вечерние автогонки придутся ему по душе.

– И это все?

– Нет. Он умен и с чувством юмора – глубокий взгляд, морщинки от уголков глаз. Потому ты говорил полушутливо.

– И это все?

– Да погоди, дай дух перевести!

– У тебя было предостаточно времени, чтобы все осознать, – голос Дима становится жестким. – Ты назвал второстепенное, но пропустил главное. Ты промахнулся. Он одинок.

– Ну да, – соглашаюсь, – он не женат.

– Нет! – Дим фыркает, как кот, которому брызнули водой в морду. – Не в том дело. Небрежно одет, бледен, плечи сутулые, читает Достоевского, и не просто Достоевского, а «Бедных людей». Если бы ты успел ощупать его, то увидел бы: чувственный центр тусклый, как будто свечку шапкой накрыли. А глазенки-то умные, но, что хуже, с оттенком философской мудрости какой-то. И это в неполных-то тридцать! Друг мой, этот человечек – печальный аристократ в благородном одиночестве. Он из тех, кому и поговорить-то не с кем, ибо невежды, не поймут-с. Он мог бы, пожалуй, заявить, что в страдании душа совершенствуется. Однако, тому, кто ему близок, сознался бы, что не так уж и полезны страдания, не так он глуп, чтобы в это верить, но страдать все равно приходится, ибо таков удел человека мыслящего… Многие знания – многие печали, так вот. А активность, быстрота, гонки – все это вторично. Это компенсация, Владя, спасение в суете.

– И что следует? – спрашиваю я, и превосходно понимаю: следует то, что слона-то я и не приметил.

– Этому Андрею более всего нужна дружба. Общение с человеком, так сказать, его сорта, породы евойной. Я и предложил дружбу: показал, что, дескать, я тоже не без чувства юмора, тоже ностальгирую по сударям и прочим сэрам, ну и, конечно, мы с ним выше этой суеты с налоговыми отчетами.

– Слушай… откуда ты узнал про «Агату Кристи»?

Дим усмешкой сигналит нечто вроде: «поживешь с мое…»

– Мужчина его поколения и уровня интеллекта обязан любить русский рок. Просто не может не любить. Ну, как отцы любят «Иронию судьбы», а матери – «Служебный роман». По части дорог и свободы пришло на ум три варианта песен: «Агаты», Макаревича и Кипелова. Передо мной стоял депрессивный перец, склонный к декадентству – и я выбрал «Агату». Как видишь, не прогадал.

Мой друг удовлетворенно потягивается, заложив руки за голову, и добивается, похоже, того, чтобы в спине хрустнуло. Удовольствие Дим всегда стремится проявлять как-нибудь телесно: потянуться, щелкнуть пальцами, похлопать себя по бокам – затем, чтобы приятные ощущения закреплялись на якорях. А негатив, напротив, Дим не выражает почти никак, кроме одного слова: «свинарство». Но таким, чтобы аж свинарство, я его видел всего пару раз.

– Жажду реванша, сударь! – сказал я и повел глазами в поисках цели.

– Извольте-с, – благосклонно ответил Дим и закурил.

Сканирую улицу, разгоняю анализаторы, ищу задачку посложнее. Пара декольтированных блондинок с нарощенными ресницами – чепуха, механические куклы. Дим за минуту обойдет их фронтальную стереотипическую защиту, вроется в бессознательное и будет вертеть, как захочет… Фешенебельный бизнесмен в костюме от кого-то, выбирается из дверцы «Бентли», открытой водителем. Не подойдет – у таких центр сексуальной энергии частенько барахлит, ладья отпустит пару скабрезностей и вышибет его из колеи напрочь… Дедок довоенного образца, лицо похоже на мятую газетную бумагу. Нет, медленно и со скрипом, но Дим развернет его в нужную сторону, а потом я еще и выслушаю лекцию о старческой ригидности…

О, вот вариант! Матрона на автобусной остановке. За сорок, длинная юбка, желтый свитер. Бедра, брюхо, задница, бюст – все огромно и бесформенно. Лицо обрюзгшее и свирепое, губы стиснуты, уголки рта отдернуты вниз. Рука вцепилась в шлейку мешковатой сумки, на жирных пальцах широкие сизые ногти. Вне сомнений, эта женщина считает полностью обоснованной свою ненависть ко всем: к мужу, детям, скотине начальнику, шлюхе соседке, идиоту врачу, продажным политикам, к миру как таковому. Она уверена: сей мир – полное дерьмо, и мысли об этом приносят ей наслаждение. Уверенность в том, что мир – дерьмо, дает ее натуре мощный стержень, незыблемую опору.