Ферзь – одинокая фигура - [12]

– Очень похоже. И цветы как раз желтые – символ расставания…

– Вот только, по вашим словам, расставаться ей было не с кем, кроме вас. И я склонен в это верить: слишком мало в ее квартире осталось мужского. То, что было, от вас, почти выветрилось… Извините.

– Да, ничего. Я же сам… Ну, это я с ней расстался.

Я поглядел на него, пытаясь понять, с каким чувством он произнес это. Казалось, с удовлетворением и облегчением. Отношения успели изрядно утомить его, прежде чем прервались.

– Скажите, Сергей, а есть ли кто-то, перед кем она могла испытывать вину? Причем очень острую, мучительную.

– Нет, и близко не похоже. Катя была очень уверена в себе. Всегда считала, что все делает правильно. Гордилась тем, как воспитывает детей, какими они будут моральными, разумными. И с мужчинами никогда не признавала своей вины. Со мной она всегда спорила до последнего. А о прошлых – ну, кто там был у нее раньше, муж там, – говорила в том ключе, мол, как они перед нею виноваты, а не она перед ними.

– Много она упоминала этих прошлых?

– Троих.

– Любила кого-то из них?

– Нет, давно уже нет.

– Откуда знаете? Может, скрывала?

Вопросы, конечно, были отчаянные. Любым из них легко можно «закрыть» недостаточно лояльного человека. Однако я чувствовал, что контакт между нами уже достаточно крепкий: первый признак – дыхание в один темп.

– Нет, думаю, правда, забыла их. Я же говорю, она очень переключилась на детей… Ну, и на меня.

– Она педагог по образованию?

– Психолог. Но не пси-тэ, как вы. Просто психолог.

Уже интересно!

– А как вы узнали, что я пси-тэ? Не говорил вам этого.

Свидетель усмехнулся – впервые что-то порадовало его в нашем разговоре.

– Катерина научила распознавать. У пси-тэ выражение глаз меняется очень быстро – словно вы переключаете кнопками, какую эмоцию теперь выражать. И говорите чуть с задержкой, перед любой фразой полсекунды времени. Она объясняла: это потому, что пситехники тщательно контролируют речь.

Я кивнул. Вторая меточка: где Катерина пересекалась с пситехниками? Распознать – полдела. Штука в том, что сам термин «пси-тэ» – это жаргон, только для посвященных. Только пситехники так называют друг друга, причем в узком кругу. Как у пилотов – воздушное судно и КВС вместо самолета и капитана.

– Спасибо, Сергей, вы очень помогли мне. Но еще парочка вопросов. Скажите, у Кати было много фотографий?

– Да нет… Она не любила сниматься. Есть парочка наших с ней, да еще с каких-то выпускных, вечеров – коллеги присылали по и-мейлу.

– Я имею в виду, не электронные фото, а бумажные. Те, что в альбомах.

– О, нет, такого у нее давно не водится! Ни разу не видел, чтобы она печатала цифровые фотки. Альбом, наверное, с детства остался.

Наверное… Альбом и ощущался так, будто он с детства. Но что-то, какая-то черточка, актуальная поныне, в нем была.

– И последнее. У вас нет догадки… извините, что спрашиваю о таком мрачном… где Катерина взяла кислоту? Может быть, она хранилась у нее для каких-то целей?

– Не припомню… А какая, вообще, разница? Кислота же не запрещена вроде, ее в хозяйственном можно купить.

– Можно, конечно. Тут весь вопрос в том, когда. Одно дело – пузырек хранился у нее дома, был нужен для чего-то, для сантехники, например. Когда стало невмоготу, Катя захотела принять яд, но его не нашлось, а под руки попалась солянка. Совсем другое дело – уже с мыслями о самоубийстве она шла в магазин, покупала эту дрянь, при этом представляя, как выпьет ее. Второй вариант – это уже серьезное нарушение психики.

– Не думал об этом, – сказал Сергей и спал с лица. Похоже, он впервые попытался представить себе состояние бывшей любовницы.

– И не думайте, – искренне ответил я. – Ей уже не поможешь, к сожалению. Но вы помогли мне узнать причину, и когда я ее узнаю, мы, пси-тэ, сможем лучше помогать людям в трудную минуту и видеть опасность заблаговременно.

Фраза вышла очень пафосной, и я пнул себя мысленно, однако Сергей поднялся с очень серьезным лицом и пожал мне руку:

– Я рад, что смог помочь. И прошу… если… когда вы поймете, почему… пожалуйста, скажите мне, хорошо?

Следующим пунктом была школа. Номер 36, Голосеевский район, улица Стельмаха. Я остановил машину между «лежачими полицейскими», щедро рассыпанными тут, у широкой лестницы, восходящей к суровому четырехэтажному зданию. Сложенная из темного кирпича, крытая ржавым железом, школа выглядела мрачно и неприветливо, своим видом убивала малейшие сомнения в том, что прожить жизнь – отнюдь не поле перейти. Когда я поднимался ступенями, задребезжал звонок – отвратительный, как ему и полагается. Было около трех, уроки в большинстве классов уже окончились, и навстречу попались лишь две группки нескладных детей пубертатного возраста. Мальчишки пробежали, выкрикивая что-то боевиковое, девочки дружно поглядели на меня и захихикали, едва разминувшись.

В учительской я застал трех женщин. Одна, без малого пятидесятилетняя, в строгом сером платье и белой блузе, с пучком волос на затылке, нещадно старившим ее, напоминала завуча или директора. Я представился и изложил свое дело. Завуча звали Ирина Федоровна, она предложила мне стул и села сама, приобретя скорбный и сосредоточенный вид. Две другие подошли поближе, затихли.