Ферсман - [4]

Редко кто задумывается над тем, что зеленые яшмы с цветистыми пятнами — это преобразованные на протяжении тысячелетий отложения радиоляриевых илов, губок и диатомовых водорослей; мягкие цеолиты[6] хранят память о горячих источниках, вытекавших из вулканов, когда стихали скованные в недрах огненные силы.

Подобные мысли на первых порах не волновали и нашего юного минералога. Саша Ферсман довольствовался тем, что с интересом наблюдал, как в сакле, прилепившейся к скале, старый чех Тиханек гранил на маленьком станке драгоценные камни для колец. Петербургские модницы охотно раскупали их на берегу.

Но кто отгранил кристаллы, хранившиеся в его собрании каменных редкостей?

Вероятно, сама природа.

На каком же «станке»? Действием каких сил?

Эти вопросы возникали, но не очень настойчиво.

Ответ на них лежал, (казалось, где-то близко, стоило лишь протянуть руку…

У Сашиного дядюшки — химика — таинственные силы, из тех, что создавали минералы, работали в простой стеклянной банке. Очевидно, они были подвластны таким, как он, всемогущим и мудрым. Дядя заставлял их выращивать из прозрачного раствора квасцов отличные кристаллы. Запомнились ли эти опыты мальчику? Следы детских впечатлений проявились много позже, когда казалось, они успели растаять в памяти вместе с другими впечатлениями давно ушедших дней…

Однажды в руки ребятам попалась старая запыленная «настоящая» минералогическая коллекция, валявшаяся до этого на чьем-то забытом чердаке. Камешки были ими вычищены и присоединены к «тальянчикам». Среди новых приобретений оказалось несколько совсем простых грубых камешков, из числа тех, которые без счета валяются под ногами. Но в коллекции и эти простые куски камня внушали к себе уважение: на них были наклеены ярлыки. Каждый камень имел свой особенный номер. А на листочке, приложенном к коллекции, под этим номером было написано название камня.

«Я помню, — рассказывал впоследствии А. Е. Ферсман, — как это нас поразило: даже простые камни имеют, оказывается, свое имя!»

С тех пор собрание «тальянчиков» стало разрастаться с неимоверной быстротой. К нему присоединялись камни мягкие и твердые, белые и темные: все они были разные. Даже между наиболее схожими обнаруживались тонкие отличия.

Увлечение собиранием камней для Саши Ферсмана становилось уже серьезным занятием. Он один из резвой стайки своих друзей оставался верным своей первой и главной привязанности. В его сокровищнице находились уже камни не только родного Крыма и берегов одесского побережья… Знакомые везли и слали ему камни из иных краев; и каждый из этих подарков будил неясное томление души, мечту о неведомых далях, где искателя ждут новые и новые находки. Многоцветные камни возбуждали воображение Ферсмана, тянули его к перемене мест, так же как яркие бусы, раковины или «тамтамы» обитателей диких островов, привозимые моряками из кругосветных плаваний, манили в свое время к участию в открытии новых земель и новых человеческих племен Миклухо-Маклая.

Отец Саши Ферсмана, сменив архитектуру на военное поприще, все же был мало приспособлен к тоскливому регламенту гарнизонной службы. Вскоре он получил скромный, хотя и ответственный, дипломатический пост. Новую службу в качестве русского военного атташе в Греции он начал с того, что показал сыну ломки розового мрамора на Принцевых островах. Поездка в Турцию послужила отличным поводом, чтобы побывать в Софийском соборе, стены которого выложены прекрасным зеленым камнем. Названия его, впрочем, не знали ни отец, ни сын.

Берега Элевксинской бухты были устланы серой и белой галькой, обточенной прибоем. Саша забавлялся, бросая плоские камешки в тихо набегавшую волну. Оказалось, что и эти камешки — мрамор. Мрамор — камень искусства. Эти слова отца навсегда врезались ему в память.

От посещения Акрополя в Афинах у Саши остались три обломка мрамора разных цветов.

Отец возил Сашу также любоваться Венецией, лазурным, озером Гарда в Северной Италии, но мальчик уделял красотам ландшафта гораздо меньше внимания, чем булыжникам, которыми была вымощена дорога к озеру.

Каждое новое путешествие оставляло след прежде всего в его коллекции — его собрание камней уже приобрело право именоваться именно так.

Евгений Александрович Ферсман гораздо охотней отдавался созерцанию предметов искусства, чем тревогам своей новой беспокойной профессии, и потому вскоре вынужден был принять новое назначение. Вернувшись домой в Россию, он приступил к исполнению обязанностей директора кадетского корпуса. О том, что Евгений Александрович был хорошим воспитателем, свидетельствует хотя бы та мягкая настойчивость, с которой он закреплял и развивал научные интересы своего сына.

Болезнь заставила мать Саши Ферсмана — Марию Эдуардовну — предпринять несколько поездок в Карлсбад (Карловы Вары нынешней Чехословакии). Сын сопровождал ее. Пока мать проходила скучный курс лечения больной печени, ее юный спутник не терял даром времени. Сам он впоследствии так рассказывал о впечатлениях — и, разумеется, о камнях! — вывезенных им из Карлсбада:

«Это были годы расцвета горного дела в Богемии: еще добывались в Рудных горах оловянные и вольфрамовые руды и чудные щетки касситерита, шеелита и кварца аккуратно вынимались из жил и продавались курортникам. Продавались урановая смоляная руда — в те годы просто дешевый отброс для приготовления желтых красок для фарфора и кирпичей Иоахимсталя, чудные щетки горного хрусталя из Альп, соль из Зальцкаммергута, парные иголочки актинолита с темнозелеными эпидотами привозились из Тироля, и среди всего этого — сказочные камни самого Карлсбада, осадки его горячих источников, гороховидные камни, арагонитовые натеки, целые букеты цветов, покрытые карлсбадским камнем шкатулочки, ножики из камня. В красивых витринах в ряде магазинов лежали на стеклянных полочках кристаллы, друзы, щетки, а рядом с ними маленькие цифры.