Ферраро-Флорентийский собор и Русь - [2]

Совершенно необъяснимо также, при таких предположениях, поведение и самого Авраамия: ведь если действительно его принудили поставить свою подпись вопреки его воле, или если только хотели его к этому принудить, или если он, несмотря ни на что, подписи своей все же не дал, то отчего же сам он ничего об этом не говорит? Как случилось, что именно это его заявление до нас не дошло?

Ведь о принудительной подписи под актами Вселенского Собора не молчат, а о принуждении к такой подписи и тем более не молчат. А вот Авраамий молчит. Молчит заграницей, это понятно. Молчит и на родине — и в родном Суздале и в Москве. Ни слова не сказано об этом ни в т. н. «Путевых Записках» неизвестного суздальца (о них — ниже), написанных довольно рано, не позже 1441–1442 г. г. Пеервое упоминание о насилиях, творившихся в Италии над еп. Авраамием, появляется в «Повести» Симеона и относится уже приблизительно к 1458 г. Замечательно при этом, что Симеон даже и не сообщает, где, когда и кому сам еп. Авраамий свидетельствовал о творившихся над ним насилиях. Любопытно и то, что все эти три лица — Исидор, недавно с возмутительными целями им плененный Авраамий Суздальский и иеромонах Симеон едут, из Италии на Русь, как пишет Симеон, вместе, в согласной компании, никому и в голову не приходит сейчас же, по свежим следам, заявить, кому следует, о творившихся будто бы на Соборе бесчинствах, тем более, что главный-то из виновников, ведь, тут же налицо, — напр., в Польше, где и духовенство и власти были отнюдь не на стороне папы Евгения IV, а скорее уж на стороне антипапы Феликса V, поддерживаемого Базельским Собором. Все это как-то забывается, и Симеон записывает, примерно, лет через семнадцать после всего этого, около 1458 г., когда и самого Авраамия, наверно, уже и на свете не было, что подпись Авраамия была вынуждена заключением в тюрьме.

Итак, указанное нами выше недоумение усложняется до крайней степени: до нас не только не дошли какие бы то ни было личные заявления самого Авраамия, но нет и ни одного заявления какого-нибудь свидетеля о таковых со стороны Авраамия заявлениях и протестах, включая в их число и того единственного автора, который, семнадцать лет спустя после прискорбного события, решился о нем упомянуть.

Но зато, как мы уже говорили об этом выше, от самого Авраамия дошло до нас несколько отрывков о мистериях, отрывков, высказывающих сочувственный взгляд автора на мистерии и вовсе не выказывающему себя противником обрядов латинской Церкви, каким бы должен быть Авраамий, если бы он действительно был брошен в тюрьму за нежелание подчиниться Собору и подписать постановление об Унии.[10]

Следующим русским источником истории Флорентийского Собора является «Инока Симеона, иерея Суздальского, повесть, как римский папа Евгений составил осьмый собор со своими единомышленниками».[11] Мы уже кратко упоминали об этом Симеоне. Спутник и сотрудник митроп. Исидора и еп. Авраамия, иеромонах Симеон Суздальский, на обратном пути оставил своих спутников в Венеции, а затем отправился прямо в Новгород, почему-то осторожно минуя Суздаль и Москву, что уже довольно подозрительно.[12] Казалось бы, стражу православия и неколебимому борцу против папства, каким рисует себя Симеон, следовало бы прямо отправляться в епархию своего епископа, а потом немедленно в Москву, чтобы как можно скорее разоблачить вероломного Исидора. Но вот, незадолго перед приездом в Москву, Исидор оказывается в Смоленске, откуда требует выдачи из Новгорода Симеона. Новгородские власти, невидимому, с полного одобрения архиеп. новгор. Ефимия, без всяких колебаний выдают Симеона смоленскому князю Юрию Семеновичу-Лугвеньевичу,[13] а этот последний — Исидору. Исидор сковывает Симеона и, в скованном виде, везет его с собою в Москву. Казалось бы, шаг со стороны отрекшегося от православия митрополита более, чем рискованный: ведь, как это будет писать впоследствии все тот же Симеон, весь гнев, испытанный им от Исидора, происходил именно от того, от чего он, Симеон, постоянно остерегал изменника-владыку, — от страшного греха — измены православию и обличал его в нем. И вот этот «изменник православию» не стесняется заковать в цепи своего злейшего обвинителя и отвезти его в таком виде в Москву.

Нам известно, что Исидор, прибыв в Москву, не встретил там ни сочувствия, ни одобрения. Летописные записи, составленные, правда, в эпоху, значительно более позднюю, рассказывают, будто Исидор прибыл в Москву в третье воскресенье Великого Поста, 19-го марта 1441 года. После литургии, во время которой он поминал Папу, он объявил о состоявшемся соединении; вел. князь, все епископы и бояре, съехавшиеся в Москву встречать митрополита, до такой степени растерялись, что совершенно отказывались подавать государю какие-либо советы относитель-но того, что делать. Великий князь, так сказать, оставленный всеми, стал думать сам с собой и, думав три дня, на третий день повелел взять Исидора под стражу. Весь этот рассказ, находимый нами в летописях, недостоверен. «Эта рисуемая летописная картина всеобщего крайнего смущения в Москве, произведенного прибытием Исидора, и вскоре последовавшего затем, благодаря твердости духа вел. кн., всеобщего решительного воспрянутия и пробуждения, есть не что иное как картинка, сочиненная в позднейшее время».