Ферма кентавров - [39]

Так что лучше буду молчать.

Молчать и держаться подальше от Завра!

ГЛАВА 10

Машке наконец удалось заглянуть в альбом тренера и сравнить снимок троеборца Зуенко и наш словесный портрет. Это случилось через день после того, как я расспрашивала Завра, и на следующий день после отъезда Владимира Борисовича в Киев. Он уехал искать покупателей на Бизнеса, Ольгерда, Фланель и Аверса.

После обеда мы как обычно пошли седлать — лошади не машины, которые могли бы до возвращения тренера стоять в гараже. Прыгать без Владимира Борисовича нам запрещалось, а делать рысь и галоп — пожалуйста.

Когда я чистила одного из «продажных», гнедого Флагмана, Машка подбежала к деннику, уцепилась за прутья решётки и подтянулась на них:

— Светка, слушай, давай ты погоняешь его на корде, и всё? Я видела фотку! Приходи скорей, встретимся под навесом у мешка.

… — Эй, а чего ты не седлаешь? — спросил меня Арсен, когда я брала в амуничнике корду.

— Да так, облом, — небрежно отозвалась я.

Когда лошадь работают на корде, один конец корды пристёгивают к уздечке, другой, на котором петля, держат в руке и заставляют лошадь бегать по кругу рысью и галопом, сначала в одну сторону, потом — в другую. Ещё так лошадей учат прыгать — им легче рассчитывать прыжок, если на спине нет тяжести всадника. Когда гоняют лошадь на корде, с ней не возникает такого тесного мысленного контакта, поэтому мы предпочитаем лошадей седлать. Но сейчас меня сжигало любопытство и я сделала Флагману только два реприза рыси по десять минут, потом отшагала… Короче говоря, минут через сорок я уже была под шиферным навесом, где меня ждала Машка. Она — Пошли!

— Куда?

— На орехи!

— А чего, тут не можешь сказать?

«Орехами» мы назвали огромное дерево фундука. Оно считалось местом для секретных разговоров.

Машка не ответила, просто направилась туда, куда решила, я догнала её, мы пролезли между стальными упругими проволоками ограды и вскарабкались на дерево, с которого открывался хороший вид на конкурное поле. В густых листьях было ещё темнее, чем снаружи, где уже собирался вечер. Я устроилась поудобней и потребовала:

— Ну, говори!

— Тётя Оля послала меня за солью, прикинь — начали готовить ужин и выяснилось, что соли — ни грамма. А у них дома соли целый запас и она мне ключи от дома дала. Ну я и подумала, что заодно посмотрю альбомы. Ведь это ж ничего такого, правда, нам же всегда разрешают их брать…

— Конечно, всё нормально, — успокоила я Машку.

— Так вот, я ж специально у тебя не спросила, в каком альбоме та фотография, чтобы эксперимент был чистый.

— Ну, ну!

— Это он! По крайней мере, описание убитого подходит к нему на сто процентов! Кроме того, что ты видела старого, а там — молодой.

— Не старого. Этому убитому было лет пятьдесят — максимум.

— А на фотке ему лет двадцать. Так что старого. И ещё, — Машка выдержала эффектную паузу, — Светка-а, ка-ак он похож на Арсена — с ума сойти!

У меня по спине пробежал озноб. Сначала, после передачи Денисюка, я была уверена в сходстве. Потом Машка со своей логикой почти убедила меня в ошибке. Оказалось, что никакой ошибки не было и в помине… Я спросила:

— И что будем делать?

— Надо узнать, видели этого мужика в деревне, или нет.

— Не, я не про то. Арсену скажем?

Машка невольно обернулась. Я тоже посмотрела на конкурное поле. Без препятствий оно казалось голым и чужим, как комната из которой перед ремонтом вынесли привычную мебель. Арсен отрабатывал «восьмёрки» на сокращённом галопе, у него под седлом был вороной высокий Аверс. После долгой паузы Машка сказала другим, не следовательским, нормальным своим голосом:

— Не знаю… Вот ты — ты б хотела такое узнать?

— Я б хотела знать правду.

— Любую? Всякую? И такую — тоже?

— Н-наверное да… Нет, точно «да». Понимаешь, можно просто не думать о родителях и тогда, конечно, всё равно, какими они были и что с ними случилось. Только вот у меня не получается не думать. Ты ж знаешь, я говорила тебе, что пыталась искать их телепатически. А потом спросила Борисыча — он сказал, что мои родители погибли в автокатастрофе…

— Он тебе сказал?! — Машка подалась вперёд, ко мне, чтоб лучше слышать ответ.

— Представляешь, сказал! Плохо, конечно, что погибли. Но всё равно легче оттого, что я это знаю точно.

— Надо будет и мне спросить, когда он из Киева вернётся.

— Конечно, спроси! Они ничего нам не говорят, мы и сидим. А, может, не говорят, потому что не спрашиваем… — я вспомнила наш с Веркой ночной разговор, как человек решил за всех животных, какими им быть и добавила: — Понимаешь, сейчас получается, что мы решаем за Арсена, что ему надо знать, а что — не надо. По-твоему, это честно?

— Естественно, нет. Но чтоб сказать ему: «Твой отец приезжал тебя искать и был убит», — нужно точно знать, что это правда.

— Слушай, а тебе не надоело? «Точно, точно»…

— А представь, только на секундочку представь, что мы ошиблись!

Я представила и замолчала. Ну почему никогда не получается в жизни просто и ясно? Так, чтобы на любой вопрос было только два ответа, «да» или «нет»? Вместо этого бесконечно вылазят всякие «может быть»…

Арсен перевёл Аверса в шаг и похлопал его по шее. Верка рысила серую Фланель на свободном поводу. Аня отрабатывала с рыжей Хаганкой переходы из рыси в галоп и с галопа — в рысь. Димка сидел на железной ограде — он давно уже отшагал учебного Рубина, других лошадей пока ему не доверяли.