Фердинанд, или Новый Радищев - [40]
Кстати, нечто подобное произошло и с одним из моих коллег-американцев Филом М. Несколько лет назад он позвонил мне от ближайшей станции метро, уточнил дорогу, сказал, что сейчас придет, но так и не появился в моем доме никогда, а… оказался (как он мне описал в письме много месяцев спустя) неизъяснимым образом не на Васильевском острове, а на пороге своего дома, в городке Клинтоне, штат Нью-Йорк. Впрочем, с ним и раньше случались подобные истории. На заре перестройки, впервые приехав в Петербург в научную командировку, Фил поселился в доме своего петербургского приятеля. Наутро он, исполненный исследовательского зуда и куража, помчался в Публичную библиотеку, но вечером, выходя оттуда, вдруг обнаружил, что безвозвратно потерял свою записную книжку с адресом и телефоном своего пристанища. Проклиная свой идиотизм, он бессмысленно проблуждал до глубокой ночи по совершенно одинаковым дворам вокруг дома гостеприимного русского друга. Наконец, в полном отчаянии, Фил сел в метро и поехал в центр, где и поселился в дорогущей интуристовской гостинице. Оттуда он два дня бомбардировал электронными письмами и обзванивал всю американскую профессуру от Бостона до Беркли и от Нового Орлеана до Анкориджа с единственной целью — узнать адрес или телефон петербургского приятеля. Приятель же, в свою очередь, страшно обеспокоенный пропажей иностранного постояльца, явно не склонного к ночным похождениям по кабакам на Невском, двое суток обзванивал все морги, вытрезвители и больницы, поднял на уши всех знакомых и даже местные власти. Наконец, отправившись по неотложным делам в город, у дверей Публички он случайно встретил Фила, который кинулся к нему с такими горячими объятиями и продолжительными, слюнявыми поцелуями, что о приятеле вскоре пошли слухи — дескать, сменил по последней моде дотоле вполне традиционную сексуальную ориентацию, что помешало ему при выдвижении кандидатом в депутаты от «Яблока». Хотя, положа руку на сердце, скажем, что он навряд ли бы и прошел — его противником оказался любимый нашим электоратом телеведущий-некрофил Обзоров…
Когда же трактор все-таки добирался до Кивалова, он брал на борт пополневший и загоревший за лето автомобильчик вместе с его хозяевами, собаками, кошками, медом, вареньем и соленьем и победно утаскивал к проезжей дороге. Однако вскоре после нашего поселения в Кивалово по бывшим грязям от Каруз протянули асфальтовую дорогу длиной в километр — ровно столько, сколько нужно небольшому самолету для разгона. Кроме этого широкого и ровного куска асфальта в окрестностях ничего подобного не встречается — обычные извилистые, пыльные, ухабистые дороги, скучные перекрестки без указателей. Каждый раз, повернув в Карузах на эту полосу от умирающего дома старой учителки, у дорожного столба с цифрой «0» я пристегиваю ремни безопасности и жму на всю катушку в надежде, что в конце этой асфальтовой ленты я тоже, как эпикуреец Пугачев, попаду в точку бифуркации. И тогда через тысячу лет мы с ним, счастливые и довольные, обретем бессмертие и будем лежать под стеклом в Эрмитаже в зале Древнейшей России, неуловимо похожие друг на друга, тихие и коричневые, как сушеные финики…
С.-Петербург — Кивалово — С.-Петербург
Роман Юлии Краковской поднимает самые актуальные темы сегодняшней общественной дискуссии – темы абьюза и манипуляции. Оказавшись в чужой стране, с новой семьей и на новой работе, героиня книги, кажется, может рассчитывать на поддержку самых близких людей – любимого мужа и лучшей подруги. Но именно эти люди начинают искать у нее слабые места… Содержит нецензурную брань.
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
«Сидеть и смотреть» – не роман, не повесть, не сборник рассказов или эссе. Автор определил жанр книги как «серия наблюдений». Текст возник из эксперимента: что получится, если сидеть в людном месте, внимательно наблюдать за тем, что происходит вокруг, и в режиме реального времени описывать наблюдаемое, тыкая стилусом в экран смартфона? Получился достаточно странный текст, про который можно с уверенностью сказать одно: это необычный и даже, пожалуй, новаторский тип письма. Эксперимент продолжался примерно год и охватил 14 городов России, Европы и Израиля.
Леонск – город на Волге, неподалеку от Астрахани. Он возник в XVIII веке, туда приехали немцы, а потом итальянцы из Венеции, аристократы с большими семействами. Венецианцы привезли с собой особых зверьков, которые стали символом города – и его внутренней свободы. Леончанам удавалось отстаивать свои вольные принципы даже при советской власти. Но в наше время, когда вертикаль власти требует подчинения и проникает повсюду, шансов выстоять у леончан стало куда меньше. Повествование ведется от лица старого немца, который прожил в Леонске последние двадцать лет.
Жанр путевых заметок – своего рода оптический тест. В описании разных людей одно и то же событие, место, город, страна нередко лишены общих примет. Угол зрения своей неповторимостью подобен отпечаткам пальцев или подвижной диафрагме глаза: позволяет безошибочно идентифицировать личность. «Мозаика малых дел» – дневник, который автор вел с 27 февраля по 23 апреля 2015 года, находясь в Париже, Петербурге, Москве. И увиденное им могло быть увидено только им – будь то памятник Иосифу Бродскому на бульваре Сен-Жермен, цветочный снегопад на Москворецком мосту или отличие московского таджика с метлой от питерского.
Сборник путевой прозы мастера нон-фикшн Александра Гениса («Довлатов и окрестности», «Шесть пальцев», «Колобок» и др.) поделил мир, как в старину, на Старый и Новый Свет. Описывая каждую половину, автор использует все жанры, кроме банальных: лирическую исповедь, философскую открытку, культурологическое расследование или смешную сценку. При всем разнообразии тем неизменной остается стратегия: превратить заурядное в экзотическое, впечатление — в переживание. «Путешествие — чувственное наслаждение, которое, в отличие от секса, поддается описанию», — утверждает А.