Фердидурка - [35]

Д-Р МЕД. Т. ПОКЛЕВСКИЙ

А анти-Филидор распространяет слухи, будто профессор – противный маньяк.

ДОЦЕНТ ЛОПАТКИН

А нельзя ли добраться до нее как раз с помощью денег? Если она все переводит на деньги, то можно подъехать как раз со стороны денег? Простите, я плохо вижу, что у меня за мысль, но есть нечто такое в природе – к примеру, была у меня пациентка, болела робостью, смелостью я ее лечить не мог, ибо смелость она не ассимилировала, но я дал ей такую дозу робости, что она не могла больше выдержать, и оттого, что не могла, ей пришлось осмелеть, и она тотчас же стала безумно храброй. Наилучший метод – per se [20], то есть вывернуть рукав наизнанку, подкладкой наружу, это значит само в себе. Само в себе. Надо бы ее синтезировать деньгами, только, признаюсь, не вижу, как…

ФИЛИДОР

Деньги, деньги… Но деньги всегда цифра, сумма, это не имеет ничего общего с Единением, собственно, только грош неделим, но грош-то не оказывает никакого воздействия. Пожалуй… пожалуй… господа, а если ей дать такую большую сумму, чтобы она одурела? – одурела? Господа… чтобы она одурела?

Мы примолкли, Филидор вскочил с места, а его черная борода развевалась. Он впал в одно из таких гиперманиакальных состояний, в которые гений регулярно впадает раз в семь лет. Он продал два каменных дома и виллу за городом, а вырученную сумму, 850 000 злотых, разменял на злотые. Поклевский наблюдал за ним с удивлением, этот недалекий уездный доктор никогда не умел понять гения, не умел понять и потому-то, собственно, совсем не понимал. А тем временем философ, уже уверовав в себя, направил ироничное приглашение анти-Филидору, который, отвечая на иронию иронией, пунктуально в половине десятого появился в кабинете ресторана «Алказар», где предстояло свершиться решающему эксперименту. Ученые не подали друг другу руки, только мастер Анализа сухо и ядовито засмеялся:

– Ну, наслаждайтесь, наслаждайтесь сколько влезет! Моя девушка не так скора на сложение, как ваша жена на разложение, в этом отношении я спокоен.

И он тоже стал постепенно впадать в гиперманиакальное состояние. Перо держал д-р Поклевский, Лопаткин держал бумагу.

Начал Филидор с того, что выложил на стол один-единственный злотый. Дженте и бровью не повела; Выложил второй – ничего, третий – тоже ничего, но когда появился четвертый, она сказала:

– Ого, четыре злотых.

При пяти – зевнула, а при шести равнодушно произнесла:

– Это что, старикашка, опять возбуждение?

И лишь при девяноста семи мы отметили первые признаки удивления, а при ста пятнадцати взгляд, до сих пор бегавший между д-ром Поклевским, доцентом и мною, стал понемногу синтезироваться на деньгах.

При ста тысячах Филидор уже тяжело дышал, анти-Филидор слегка забеспокоился, а гетерогенная доселе куртизанка обрела некоторую сосредоточенность. Словно прикованная, смотрела она на растущую кучу, которая, в сущности, переставала быть кучей, пыталась считать, но счет у нее уже не получался. Сумма переставала быть суммой, она становилась чем-то необъятным, чем-то высшим, нежели сумма, она взрывала мозг своей беспредельностью, сравнимой с беспредельностью Небес. Аналитик бросился на помощь, но оба доктора изо всех сил удерживали его – тщетно советовал он шепотом, чтобы она разбила целое на сотни, либо на пятидесятизлотовки, целое не позволяло себя разбить. Когда торжествующий жрец интегральной науки выложил все, что у него было, и припечатал кучу, а вернее беспредельность, гору, финансовую гору Синай одним-единственным неделимым грошем, словно некий Бог вошел в куртизанку, она встала и выказала все синтетические симптомы, плач, вздохи, улыбку и задумчивость – и проговорила:

– Государство – это я. Я. Нечто высшее.

Филидор испустил победоносный крик, и тогда анти-Филидор, угрожающе вопя, вырвался из рук докторов и ударил Филидора по лицу.

Выстрел этот был громом – был молнией синтеза, выдранного из аналитического нутра, разверзлась тьма. Доцент и медики растроганно поздравляли тяжко опозоренного Профессора, а заклятый враг его корчился у стены и выл в муках. Но никакой вой уже не мог остановить раз начатого честолюбивого бега, ибо дело, до сих пор бесчестное, вошло в обычное русло дела чести.

Проф. д-р Г. Л. Филидор из Лейдена выбрал двух секундантов в лице доц. Лопаткина и моем – проф. П. М. Момсен с дворянской приставкой анти-Филидор назвал двух секундантов в лице обоих ассистентов – секунданты Филидора с почетом подцепили секундантов Филидора. И с каждым этим почетным шагом креп синтез. Колумбиец вился, как на раскаленных угольях. Лейденец же, улыбаясь, молча разглаживал свою длинную бороду. А в городской больнице больная Профессорша стала объединять части, слабым голосом попросила молока, и в докторов вселилась надежда. Честь выглянула из-за туч и сладко улыбнулась людям. Последний бой должен был состояться во вторник, точно в семь утра.

Перо предстояло держать д-ру Роклевскому, пистолеты – доц. Лопаткину, Поклевскому выпало держать бумагу, а мне – пальто. Стойкий боец, рожденный под знаком Синтеза, не испытывал ни малейших сомнений. Япомню, что он говорил мне накануне утром.