Феодальная монархия во Франции и в Англии X–XIII веков - [8]
Само собой разумеется, что кроме короля никакой другой государь во Франции, хотя бы даже могущественный герцог нормандский, не возвышался до такой степени, какой бы пышностью ни отличалась церемония его коронования. Только коронация короля производилась посредством помазания.
Отсюда до признания за ним дара делать чудеса был только один шаг, который и был сделан, по-видимому, во времена Роберта Благочестивого. Этому королю, чувственному и грубому, все прощалось за его религиозное рвение и набожность; он считался ученым и хорошим богословом, любил быть в обществе духовных лиц и петь с ними гимны, «участвовал в синодах епископов, обсуждая и решая вместе с ними церковные дела»; он был безжалостен к еретикам, оказывал содействие реформе монастырей и союзам по поддержанию «божьего мира», любил все то, что любила церковь. И вот монах Гельго, его панегирист, уверяет нас, что одним только крестным знамением он излечивал больных. Так появилась, при благочестивом соучастии церкви, у королей Франции сила творить чудеса; в течение следующего столетия она получила окончательную и специальную форму: король стал целителем золотухи, которую он излечивал прикосновением руки[45].
Здесь мы подошли к точке, в которой преданность народа королевской власти соприкасалась с укреплявшими ее теоретическими концепциями церкви о двух властях, о светской длани, об обязанностях и правах короля. Народу, который приветствовал короля в Реймском соборе, церковь представляла его, как суверена божьей милостью, абсолютного ответственного только перед богом, имеющего священную миссию покровительствовать церкви, творить правый суд, защищать обычаи, общественный мир, границы государства; и духовные лица, которые окружают короля в его дворце, не составляют ни одной грамоты, в которой не упоминалось бы о божественной задаче монархии; они советуют больным приходить к королю за облегчением своих страданий и создают вокруг него религиозную атмосферу[46]. Но эту мистику королевской власти создают не одни только епископы, канцлеры и советники курии. В этом участвовало и народное предание. На больших дорогах, по которым шли богомольцы, и в святилищах, у которых теснилась толпа и жила жизнью коллективной, национальной, поэты, с тонзурой и без нее, говорили о «милой Франции», о ее древней славе и о времени, когда Карл Великий завоевал весь Запад. Могли ли бы мы составить себе правильное представление о королевской власти в XI в., если бы для того, чтобы понять, насколько она была жизнеспособна, мы не перечитали «Песни о Роланде»[47].
Для нас не имеет никакого значения точное установление времени и места возникновения «песни, которую пел Турольд» (Geste que Turoldus declinet). Было ли это произведение надписано во времена Филиппа I или Людовика Толстого, во Франции или в Нормандии, оно во всяком случае может служить для выяснения причин обаяния королевской власти во Франции во времена короля Генриха и короля Роберта. Оно отражает в себе состояние народной души, которое ни один из первых Капетингов не мог создать сам, которое было выше их незначительных — личностей и имело древние корни.
Оно свидетельствует нам прежде всего о том, что чувство национального единства еще ее совсем заглохло в XI в. и что поэта понимали, когда он говорил об империи, как об обширном объединении, выходящем за пределы узких рамок капетингского королевства. Турольд и его предшественники напоминают своим слушателям о том, что: Карл Великий завоевал Италию и что у него были немецкие советники, так же как и бретонские; они даже приписывают ему экспедицию в Англию. Но центром национальной жизни является «милая Франция», страна с благодатным небом, в которой люди благоразумны и рассудительны. Именно здесь любит жить великий Карл, и, когда он советуется со своими баронами, «ой всегда хочет, чтобы руководителями его были бароны Франции». Можно пойти посмотреть на него; его легко узнать: «Под сосной, у шиповника стоит трон, весь; из золота; на тем сидит король, который держит милую Францию; борода у него белая, голова вся увенчана цветами; прекрасно его тело, величава осанка». Ему уже двести лет с лишком; склонив голову, он погружен в думу; речь его никогда не бывает тороплива, у него обыкновение говорить не спеша; он умеет вести собрание и строго осаживать болтунов. Этот мудрый император любезен с женщинами и кротко обращается с ними, потому что сердце у него нежное; в ужасную минуту, когда он находит Роланда мертвым, он падает в обморок. Но он. прежде всего служитель бога; взяв, Сарагос су, он велит отвести язычников к купели, «и если найдется кто-нибудь, кто сопротивляется, он приказывает его повесить, или сжечь, или убить». Все время его проходит в борьбе с неверными, и бог не позволяет ему отдыхать; жизнь его полна трудов, но бог ему покровительствует. Он посылает ему ангелов, которые говорят с ним, оберегают его, поддерживают в битве. Бог делает для него чудеса, останавливает солнце; и великий император имеет власть священника и отпускает грехи.
