Феноменологическое познание - [30]
ощущений. "Для каждого, только не для путаных философов, является абсолютно самоочевидным, что вещь, воспринятая в восприятии, есть сама вещь, в своем самоличном бытии" [61].
ФИЛОСОФИЯ — Философия, для Гуссерля, — "универсальная наука о мире", а философ — "функционер человечества". Это значит, что кризис философии с неизбежностью приводит к кризису жизни во всех ее срезах: духовном, социальном, личном. Тема кризиса, особенно в поздних работах Гуссерля, разыграна в тональности подлинного трагизма. "Вместо единой жизненной философии мы имеем безбрежно разросшуюся, но почти не связанную друг с другом философскую литературу; вместо серьезного разбора полемизирующих теорий, которые и в споре проявляют свою внутреннюю взаимосвязь, общность основных убеждений и непоколебимой веры в действительную философию, мы имеем внешний лоск реферативных и критических сообщений, заменивший серьезное совместное и взаимонеобходимое философствование… Есть еще и философские конгрессы, на которые собираются философы, но, увы, не философии. Им недостает единства духовного пространства, где они могли бы существовать друг для друга и воздействовать друг на друга" [62]. Философию покинул "дух радикализма философской самоответственности", и вместо того, чтобы притязать на универсальное (а значит, первоначальное, в строгом смысле, принципиальное) знание, ее честолюбие не простирается дальше логико–методологического обслуживания позитивных наук, которые сами суть "наивности более высокого ранга, продукты умной теоретической техники", погрязшие в "проблемах оснований, парадоксах и непонятностях" [63]. Выход из этого тупика ("героизм разума") возможен лишь на путях к этосу радикальной автономности и самоответственности, к самосозиданию, без которого никто не может приобщиться к философии [64]. "Наибольшей опасностью для Европы является усталость. Если мы, как "добрые европейцы", будем бороться против этой опасности опасностей с тем мужеством, которому нипочем даже бесконечная борьба, тогда из разрушительного пламени неверия, черного огня сомнения в человеческом призвании Запада, из пепла большой усталости возродится Феникс новой внутренней жизненной силы и одухотворенности как залог великого и далекого человеческого будущего. Ибо только дух бессмертен" [65].
Фениксом европейской одухотворенности стал выросший из феноменологии моднейший экзистенциализм. Гуссерлю оставалось замкнуться "в своеобразном философском одиночестве, которое составляет основное методическое требование действительно радикальной философии" [66]. Это трансцендентальное требование волею судеб стало трансцендентальной исповедью родоначальника феноменологии. Так и сказано в одном из его писем к Р. Ингардену: "Я становлюсь философским отшельником" [67].
ЭЙДОС — Платонически–аристотелианский термин, возрожденный в феноменологии. Эйдос — чистая сущность, a priori, усматриваемое в феноменах путем идеации или свободной вариации в фантазии[68]. Для конкретного уяснения феноменологической специфики этого понятия можно обратиться к примерам, взятым из так называемых эйдетических наук (скажем, математики). Нижеследующий пример отчетливо демонстрирует гуссерлевское понимание эйдоса [69].
Рассмотрим функцию ф(х)=у. Если мы подставим величины на место независимой переменной, мы получим следующие значения для функции в целом: ф(1)=3, ф(2)=5, ф(3)=7, ф(4)=9 и т. д. Каждое из этих значений может быть рассмотрено как парадигма; тогда остальные будут вариантами. Процесс свободной вариации — в данном случае, свободной подстановки — бесконечен. Тем не менее, для контролирования процесса мы должны переключить внимание с отдельных вариантов на инвариантную форму, или правило, позволяющее каждому примеру быть вариантом парадигмы. Это правило — формула: 2х+1=у. Формула работает как эйдос. Именно она дает возможность бесконечному количеству вариантов быть "одним и тем же". При этом сама формула никогда не дана в качестве одного из численных примеров, контролируемых ею; она существует "идеально". Так и эйдос вообще никогда не дан в частных феноменах. Он обнаруживается лишь в новом фокусе внимания, переключенном с частных случаев на правило (идеация).
КРАТКИЙ ЭКСКУРС В ОБЛАСТЬ ПЕРВОИСТОКОВ ФЕНОМЕНОЛОГИИ — О предшественниках Гуссерля писалось много. Сам он возводил родословную феноменологии к Декарту и даже называл свое учение "неокартезианством". Все это, конечно, имеет глубокие основания, и возвращаться к этой теме исследователям придется еще не раз. Тем более поразительной представляется одна параллель, ускользнувшая, насколько мне известно, от внимания не только исследователей, но и самого Гуссерля. Во всяком случае она отсутствует в доступной мне литературе, и если вдруг окажется, что дело идет просто о моей неосведомленности, то я заранее приношу извинения и отказываюсь от каких–либо упреков, звучащих в данной преамбуле. Теперь о самой параллели.
Собственно, следует говорить не об одной, а о двух параллелях. Их возможная классификация в контексте феноменологии будет зависеть от степени исследовательского и индивидуального погружения в тему. Лично я предпочел бы говорить не о предшественниках (какие же это предшественники, если они ускользнули от внимания преемника!), а о совершенно самостоятельной линии мысли, развитой
Книга посвящена одному из крупнейших мыслителей второй половины XVIII — начала XIX века. Особое внимание в ней уделяется творческой биографии мыслителя. Философское и естественнонаучное мировоззрение Гёте представлено на фоне духовного развития Европы Нового времени.Для широкого круга читателей.
Удивительная книга, после которой — скажем мы в стиле Ницше — неприлично уже в наш век знания не быть христианином. Книга, ставшая жизнью и подтвержденная каждым биением жизни написавшего ее человека. Любителям всяческих магий и не снилась такая магическая власть, которая царственно просвечивает через каждую ее страницу: вершина, достигнутая тут, — та самая, с которой только и открываются «все царства мира и слава их». Мне приходит в голову невозможный, но еще раз эвристически оправданный вопрос: а что, если свобода, сотворенная в этой книге, не была бы христианской? Ответ — по уже неотвратимой аналогии — приходит сразу: тогда бы это был Иисус, не тронувшийся к Иордани, и значит, Иисус, отказывающийся осуществить впервые мистерию слов: «Не я, но Христос во мне»; наверняка и ему раздался бы голос: «Сей есть Сын Мой возлюбленный», только голос этот принадлежал бы уже не Отцу… И еще одно, на этот раз, впрочем, вполне возможное сравнение: образ царя-мага, ведомого Рождественской звездой и возлагающего дары к ногам только что рожденного младенца… Эта книга, философия свободы — по сути магия свободы — и стала таким даром, поднесенным самым свободным духом земли восстающему в Космосе эфирному Христу.
Рудольф Штейнер, «Загадки философии». Опубликовано в журнале «Вопросы философии», 12/2002.
Автор в своей работе пытается переосмыслить творчество Гете, важность его литературного наследия для мировой культуры.Гете-поэт как функция переменного значения, охватывает целый класс проявлений этой личности: поэт-философ, поэт-естествоиспытатель. Но что бы он не делал, чем бы ни занимался, он прежде всего и во всем поэт.
Лекция прочитанная в МГУ им. Ломоносова в 25 мая 2005 г. "Философии по большому счету, — нет. Исчезли философские проблемы. Философия была всегда последовательностью проблем, а сейчас этого вовсе нет. Все эти Деррида склонированы с Хайдеггера, которому принадлежит честь быть первым дезертиром западной философии. Великую и трагическую работу мысли более чем двух тысячелетий он свёл просто к какой-то аграрной мистике. Гуссерль именно этому ужаснулся в своем талантливом ученике. Хайдеггер — это что-то вроде Рильке в философии.
Если это диагноз, то путь от него ведет сначала назад к анамнезу и только потом уже к перспективам: самоидентификации или - распада. Немного острого внимания, и взору предстает картина, потенцируемая философски: в проблему, а нозологически: в болезнь. Что человек уже с первых шагов, делаемых им в пространстве истории, бьется головой о проблему своей идентичности, доказывается множеством древнейших свидетельств, среди которых решающее место принадлжеит дельфийскому оракулу "познай самого себя". Характерно, что он продолжает биться об нее даже после того, как ему взбрело в голову огласить конец истории, и сделать это там, где история еще даже толком не началась, хотя истории оттуда вот уже с полвека как задается тон.
В новой книге автор Н. Мальцев, исследуя своими оригинальными духовно-логическими методами сотворение и эволюцию жизни и человека, приходит к выводу, что мировое зло является неизбежным и неустранимым спутником земного человечества и движущей силой исторического процесса. Кто стоит за этой разрушающей силой? Чего желают и к чему стремятся силы мирового зла? Автор убедительно доказывает, что мировое зло стремится произвести отбор и расчеловечить как можно больше людей, чтобы с их помощью разрушить старый мир, создав единую глобальную империю неограниченной свободы, ведущей к дегенерации и гибели всего человечества.
В атмосфере полемики Боб Блэк ощущает себя как рыба в воде. Его хлебом не корми, но подай на съедение очередного оппонента. Самые вроде бы обычные отзывы на книги или статьи оборачиваются многостраничными эссе, после которых от рецензируемых авторов не остаётся камня на камне. Блэк обожает публичную дискуссию, особенно на темы, в которых он дока. Перед вами один из таких примеров, где Боб Блэк, юрист-анархист, по полочкам разбирает проблему преступности в сегодняшнем и завтрашнем обществе.
Вернер Хамахер (1948–2017) – один из известнейших философов и филологов Германии, основатель Института сравнительного литературоведения в Университете имени Гете во Франкфурте-на-Майне. Его часто относят к кругу таких мыслителей, как Жак Деррида, Жан-Люк Нанси и Джорджо Агамбен. Вернер Хамахер – самый значимый постструктуралистский философ, когда-либо писавший по-немецки. Кроме того, он – формообразующий автор в американской и немецкой германистике и философии культуры; ему принадлежат широко известные и проницательные комментарии к текстам Вальтера Беньямина и влиятельные работы о Канте, Гегеле, Клейсте, Целане и других.
Что такое правило, если оно как будто без остатка сливается с жизнью? И чем является человеческая жизнь, если в каждом ее жесте, в каждом слове, в каждом молчании она не может быть отличенной от правила? Именно на эти вопросы новая книга Агамбена стремится дать ответ с помощью увлеченного перепрочтения того захватывающего и бездонного феномена, который представляет собой западное монашество от Пахомия до Святого Франциска. Хотя книга детально реконструирует жизнь монахов с ее навязчивым вниманием к отсчитыванию времени и к правилу, к аскетическим техникам и литургии, тезис Агамбена тем не менее состоит в том, что подлинная новизна монашества не в смешении жизни и нормы, но в открытии нового измерения, в котором, возможно, впервые «жизнь» как таковая утверждается в своей автономии, а притязание на «высочайшую бедность» и «пользование» бросает праву вызов, с каковым нашему времени еще придется встретиться лицом к лицу.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.