Феномен Табачковой - [46]

Сейчас она водила троллейбус, и Лимонников то и дело вздрагивал от шороха по асфальту троллейбусных шин. Однако чувство к Ольге нисколько не изменило его отношения к чужим успехам. Диссертация Славкина уложила его в постель с небывалым еще приступом холецистита. Отныне день начинался и кончался сплетнями на друговрага. Он всегда считал, что везет Славкину незаслуженно. Доказательством этого невыстраданного везения были ряд выигрышей Славкина по лотерее, его красивая жена и два сына-близнеца. Но ничто; ни семейные радости, ни выигрыши — не задело его так больно, как диссертация.

— Ты ж понимаешь, гений выискался, — облегчал он душу перед коллегами. — В школе троечником был, в институте звезд с неба не хватал, сидел без стипендии. И вот на тебе. Тут корпишь с утра до ночи, света белого не видишь, семью не заводишь, и все попусту. А он, ты ж понимаешь, раз — и на носу диссертация. Еще и детей успевает плодить. За один присест раз — и ты ж понимаешь, два сына-близнеца. Мастак!

Была бы хоть диссертация нормальной, а то с вывертом, претензией на сенсацию! «Прогноз землетрясений по изменениям состава местных минеральных вод».

Когда в марте позапрошлого года по всей Европе и на полтерритории Союза в домах заскрипели двери, задребезжала посуда, закачались люстры, Лимонников, зная о теме диссертации Славкина, с ехидным торжеством позвонил ему домой и задал всего один вопрос из одного слова: — Ну?

Тот миг был звездным часом Лимонникова, Никогда не забыть, как стушевался Славкин, смутился, что не предсказал катастрофу. Правда, на следующий день выяснилось, что эпицентр был в Карпатах и крымские минеральные источники никак не могли среагировать на столь далекую подземную аварию, но душа Лимонникова все равно получила облегчение.

Сильные переживания не проходят даром. Организм Лимонникова как бы зарядился отрицательными частицами. Стоило ему войти в троллейбус или в лаборатории НИИ, где он работал, как у всех портилось настроение. По цепочке плохое настроение передавалось от одного к другому, и трудно было подсчитать, сколько человек в городе оказывалось затронутым им. Обо всем этом Лимончиков, конечно, не подозревал и совсем не мог знать, что его вредное влияние на окружающих кого-то очень тревожит.

Между тем не было никакого просвета. Ольга по-прежнему не приходила, и нерасположение к друговрагу не покидало его.

Он катался по дивану с очередным приступом холецистита, проклинал жизнь и Славкина, когда над ним вдруг склонилась женщина.

— Вы к кому? — дернулся, чтобы встать, но охнул от боли и замер.

— Лежи, я сейчас, — женщина прошла на кухню, покрутилась там и вернулась с теплой грелкой.

Он приложил грелку к животу, вопросительно посматривая на незнакомку.

— Ты не закрыл дверь, и я вошла, — сказала она.

— Что вам?..

— Лежи спокойно, ты тяжело болен.

— Мерси за информацию, — скривился он.

И Анна Матвеевна — а это была она — подумала о том, что табличка с золотым тиснением на двери «И. Л. Лимонников» в полной мере выражает его раздутое тщеславие.

— А знаешь ли, чем ты болен?

— Неужто откроете?

Она взяла прихваченный с собой этюдник и стала быстро рисовать синим фломастером по ватману.

— Пожалуйста, наберись терпения.

В глазах Лимонникова мелькнуло любопытство.

Через пару минут набросок был готов, и она протянула его хозяину квартиры. Слева — толстая, будто надутая резиновая игрушка, фигура. Справа — нормальный человек, с симпатичными чертами подающего надежды аспиранта. Между ними знак вопроса в виде змеи с высунутым жалом.

— У тебя вовсе не печень больна. Ты умираешь от зависти. Взгляни на рисунок справа. Таким, мне представляется, ты был когда-то и еще можешь быть. И вот какой ты сегодня. Ты завидуешь всем; своему коллеге Славкину, приятелю, едущему в отпуск за границу, соседу, купившему автомобиль. Злоба и зависть распирают тебя, меняют цвет лица и вот-вот могут тебя разорвать. Но все бы ничего, если б это не вредило другим; я видела однажды, как своим настроением ты заразил полгорода.

Лимонников вскочил, выбил рисунок из ее рук.

— Откуда вы взяли эту чертовщину? — он облизнул пересохшие губы.

— Попробуй стать выше, — мягко сказала она. — Ты ведь умеешь вырастать. Так вырасти!

— Ах, тебе и это известно! — его прорвало. — Старая бестия! Склочница! Кто тебя подослал? Мой друговраг? Так вот тебе! — он схватил со стола увесистый том из серии «БВЛ» и швырнул в Табачкову.

— Попробуй вырасти! — повторила она, отшатываясь от двери.

В два прыжка он нагнал ее, с силой вытолкнул за порог. Она споткнулась и больно ушибла плечо о лестничные перила. С трудом поднялась, поглубже нахлобучила шлем и спустилась к мотоциклу, который ждал ее у подъезда.

Все чаще и чаще к нам заглядывает соседский малыш, трехлетний Вадик. У него капризы наследного принца и нежность девочки. Мы усаживаем его на стол и ходим вокруг этого цареныша, исполняя любые его прихоти. Ты катаешь мальчишку на своих плечах, я читаю ему Андерсена или гоняю из угла в угол шикарный луноход с автоматическим управлением — ты купил его, чтобы чаще заманивать Вадика в наш дом.

Я знаю, ты хочешь, чтобы в общении с мальчишкой я хоть частично утолила свой материнский инстинкт. Детский плач, пеленки, ночные бдения — не для твоей усталой души…