Феномен полиглотов - [111]

Не успел я насладиться продолжительным дрейфом, как мы снова оказались на пристани. Наша экскурсия закончилась неподалеку от того места, где воды канала проникали через решетку и с ревом уходили по темному желобу куда-то вниз, в утробу города. Мы покинули плот, поднялись по восьми крутым каменным ступеням и попали в темный коридор, где, как ни странно, звука падающей воды уже не было слышно.

Мы шли по коридору, не понимая, поднимаемся или, наоборот, спускаемся. Возможно, после перехода на другую сторону наше путешествие на плоту будет продолжено? Луч фонаря разрезал темноту передо мной. Мы повернули за угол, поднялись по еще одной лестнице и увидели распахнутую железную дверь. Переступив порог, мы с моими новыми знакомыми оказались на одной из улиц Болоньи. Остановившись, мы попытались сориентироваться. Оказалось, что улица Малконтенти была совсем рядом. «Я хочу кое-что рассказать вам о вашем городе», – сообщил я Джероламо и Ксении. Мы дошли до угла с памятной табличкой, указав на которую я в нескольких фразах рассказал им о Меццофанти.

«Вау, – сказал Джероламо. – Это невероятно».

Да, это действительно невероятно, подумал я. Невероятно, что кто-то может владеть таким огромным количеством языков. Невероятно, что кто-то мог потратить свою жизнь на изучение стольких языков, что их с лихвой хватило бы на двадцать человек. Невероятно, что родной город Меццофанти сделал так мало для того, чтобы увековечить память о нем.

Каждое утро (Buongiorno!) в зале рукописей библиотеки Арчигинназио появлялись новые коробки с добросовестно сохраненными сокровищами: неопубликованная рукопись Меццофанти, содержащая анализ Кодекса Коспи, или описание языка луисеньо, написанное Пабло Таком, молодым студентом из Южной Калифорнии. В числе прочего я нашел здесь и списки языков. Разбросанные по разным коробкам, они не имели ни даты, ни названия, ни признаков, указывающих на их предназначение. У меня не было никаких сомнений в том, что они написаны рукой Меццофанти, – неразборчивый почерк кардинала к тому времени уже снился мне по ночам. Списки не совпадали. В одном было указано 24 языка, а в другом еще 123. Эти записи могли относиться как к описанию книг в библиотеке, которой заведовал Меццофанти, так и к стихам, которые читали в Accademia Poliglotta. Два списка, в которых не упоминались ни латынь, ни итальянский.

В последний день своей работы в архиве я нашел нечто совершенно неожиданное. Это был последний ящик, проходивший по каталогу под названием «Разное». После нескольких дней копания в плоских папках и страницах документов я был немало удивлен, когда, сняв крышку ящика, обнаружил нечто объемное. Мое сердце екнуло. Я достал из ящика один из лежащих там плотных бумажных пакетов размером около трех дюймов в длину и одного дюйма в ширину по каждой стороне. Он был обернут в сухую бумагу и перевязан красной вощеной бечевкой. Развязав узел, я обнаружил под оберткой тонкую стопку потемневших от времени бумажных карточек. На каждой карточке с лицевой и обратной стороны было написано одно и то же слово, но на разных языках.

Что это? Карточки для запоминания слов? Не тот ли Священный Грааль, об открытии которого говорил Старчевский?

«Непохоже, чтобы у кардинала имелся какой-то особенный секрет, – писал Чарльз Рассел. – По крайней мере, он никогда не сообщал никому из своих гостей о том, что пользуется какими-либо тайными приемами». Тем не менее некоторые из тех, кто посещал Меццофанти, как, например, Старчевский, все равно пытались раскрыть секрет кардинала.

Судьба наконец-то улыбнулась мне. Я все-таки сумел узнать секрет Меццофанти, который, как оказалось, заключался в его непостижимом трудолюбии. Конечно, при изучении языков он пользовался методами, которые в его времена казались передовыми, но сегодня они могут поразить нас разве что необходимостью приложения неиссякаемой энергии и настойчивости.

Меццофанти однажды сказал, что даже в зрелом возрасте изучал языки как школьник: выписывая слова и спряжения глаголов и запоминая их. Он не тратил времени даром. В отсутствие собеседников он разговаривал на известных ему языках сам с собой. Он читал словари, катехизис и разного рода литературу. Он беседовал с иностранцами и делал пометки об этих разговорах. Он много переводил с разных языков. Сочетая рутинные процессы с языковыми играми, он обнаруживал или изобретал самые разные методы обучения и последовательно применял каждый из них. История его жизни показывает, что ему удалось избежать тяжелого плотницкого труда, но, глядя на свидетельства той работы, которую он совершал над языками, невольно задаешься вопросом, действительно ли он выбрал для себя более легкую долю.

Если Старчевский искал в Болонье волшебное зелье или гностические формулы, его, несомненно, постигло разочарование. Хотя открытие, что и превосходная способность переключаться с одного языка на другой, и отличная память являются результатом огромного трудолюбия, не должно разочаровать того, кто, имея определенную нейрологическую предрасположенность к изучению языков, способен применить ее по назначению. Так какой же тогда секрет узнал и увез с собой Старчевский? Я уверен: из того, что он искал, он не смог найти ничего,