Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст - [163]

Чем объяснить подобную эволюцию? Бесспорно, Китайская Народная Республика унаследовала от предыдущих режимов тяжелую обстановку в государстве: разрушенные города, снесенные плотины, обнищавшие деревни, потоки беженцев, пересекающие страну [Mühlhahn 2019: 480–486]. Требовалось затратить колоссальные силы, не всегда достигая успеха, чтобы перевоспитать, перестроить, изничтожить при помощи принуждения и убеждения существующий мир капитала и глобальных связей. Дореволюционная жизнь напоминала о себе множеством мелочей и сопротивлялась радикальному преобразованию. Социализм зарождался в борьбе. Оглядываясь в прошлое, мы видим, что ранняя республика – это эра противостояния, которая требовала агрессивного, даже грубого применения таких технологий управления, как «реформа мышления» и кампании за перевоспитание. КПК пришлось вступить в противоборство с прежним Китаем, несмотря на возрастающую мощь партии и усиление государства. Прежде всего, в этом состоянии страха, неопределенности и тревоги, партия, дабы утвердить свою власть и оставить поле битвы за собой, прибегла к «чрезвычайному положению». Для Джорджо Агамбена, пишущего о концентрационных лагерях вообще, беззаконие в лагерях является лишь отражением повсеместного «чрезвычайного положения». В лагере, рассуждает Агамбен, «чрезвычайное положение, бывшее, по сути, временным прекращением действия правовой системы по причине фактической ситуации опасности, отныне обретает постоянную пространственную локализацию, которая сама по себе, впрочем, неизменно остается вне обычного правопорядка» [Агамбен 2011: 214]. Это утверждение указывает на принципиально нестабильную форму революционной диктатуры, которая аккумулирует у себя категории чрезвычайности, в то же время подчеркивая, что определяющая характеристика государства – его выход за строго конституционные рамки.

Лагерный режим, установившийся в Китае в 1950-х годах, навязывал принудительный труд и программы перевоспитания. Однако освобождение из лагеря не было гарантировано и зависело от воли местной администрации. Поскольку заключенным редко выносили четкие приговоры, никто из них не знал, сколько придется отсидеть. Постоянная необходимость увеличивать выпуск продукции и стигматизация заключенных приводили к росту насилия в лагерях. Следствием явились ухудшение положения узников и ужасающая смертность. В этом пространстве за пределами общества не действовали ни права человека, ни культурные нормы, ни нравственность. Арестованные лишались человеческих свойств и, по выражению Агамбена, доводились до «голой жизни». Совершив эту операцию, государственная власть создала пространство, где ей уже не мешали никакие рамки и ограничения. В лагерях государство объявило войну своим внутренним врагам и теперь могло вести беспощадную борьбу с теми, кто считался враждебно настроенным или опасным. Притом что организация постоянно действующего государственного аппарата и системы управления сопровождалась провозглашением правовых норм и процедур, социалистический строй тайно или явно создавал механизмы, позволявшие партии действовать в обход уголовного правосудия. Чрезвычайное положение сделало возможным массовые депортации граждан и массовые преступления, происходившие в Китайской Народной Республике в 1950–60-е годы.

Во многом подобное развитие событий в социалистическом Китае пошло по пути советского ГУЛАГа. Обе лагерные системы характеризовались сильным, даже доминирующим акцентом на экономические функции лагерей, имея целью использовать тюремное производство как движущую силу индустриализации. Мышление высокого модернизма отдавало приоритет экономическому развитию, которого следовало добиваться любой ценой и которое приводило к тому, что Кристиан Герлах назвал «“эволюционным” насилием» в лагерях [Герлах и Верт 2011: 228]. Общей для обеих систем были и изначальная идеологическая прерогатива перевоспитания, и уверенность в социальных корнях преступности. Отсюда стремление выковать «новых людей», присутствующее и там, и здесь. На практике, впрочем, усилия по перевоспитанию подрывались молчаливой убежденностью в неисправимости преступников и отчуждением общества. В результате в обеих системах была чрезвычайно высокая смертность, вызванная безжалостной эксплуатацией физического труда и идеологией классовой борьбы[592]. Последняя оказывала колоссальное влияние, превращая лагеря в карательные орудия для наказания и изоляции врагов.

Впрочем, имелось по меньшей мере три ключевых различия между системами, обусловленных спецификой исторических обстоятельств, которые отличали Китай от Советского Союза. Во-первых, в противоположность СССР, в Китае не было централизованного управления лагерями. В 1950-е годы руководство страны оставалось относительно слабым и продолжало борьбу за контроль над регионами. Реализация его инициатив зависела от провинций и районов. Во-вторых, весьма важную роль в управлении лагерями играли методы перевоспитания и идеологической перековки. Значимость этого аспекта уходит корнями в республиканский период, когда исправление заключенных уже доминировало над лишением свободы. В-третьих, хотя практика широкого привлечения возмущенных масс находит аналогии в сталинизме и советской истории, в Китае она была качественно иной [David-Fox 2015]. Причина кроется в особой структуре власти и общественного контроля в Китае [Tu Wei-ming 1997: 167]. Здесь нет сходства со сталинским тоталитаризмом, потому что общественная динамика, хотя и запущенная директивами сверху, подпитывалась искренним подъемом и массовым участием снизу. Китайская модель социализма с «привлечением масс» характеризовалась чрезвычайно децентрализованной системой принуждения и всепроникающего принципа добровольности как среди гонимых, так и среди гонителей. Подобные механизмы вовлекали каждого человека; никому не было дозволено просто наблюдать. Это систематически размывало категориальные различия между жертвой и мучителем. Вместе эти приемы и технологии двигали государственную власть в направлении, не просматривавшемся в дореволюционные периоды. Продолжая наступление на феодально-капиталистические структуры власти, революционное руководство сумело таким образом добиться небывалого успеха. Дореволюционная классовая структура рассыпалась, а большинство инакомыслящих и противников партийных политических инициатив в течение нескольких лет были заключены в тюрьмы и устранены.