Феникс - [3]

— Чего столбом встала, девка?

Пожилой солдат с треугольниками в петлицах вылинявшей гимнастерки, исходившей застарелым потом, наверное, с недельной щетиной на простом морщинистом лице, тронул ее за плечо, тем самым приводя в «рабочее» состояние. Спросила, толком не сразу поняв, что от нее хотят:

— Что?

— Очнись, говорю! Своих потеряла, высматриваешь теперь? Так это гиблое дело в такой-то неразберихе. Пошли. Того и гляди, немец догонит.

Кивнула. Пошла вместе со всеми, будто пыльным мешком прибитая. Сначала брела бездумно, потом в голову наконец-то пришла мысль о том, что с казнью изгоя не все так просто, как она ожидала. Оказывается, все это вокруг нее и есть произошедшее наказание для человека иной эпохи. Ну, а она теперь тоже получила толику того, за что можно было наказать строптивую, пошедшую поперек законов своего народа, глупую девушку.

Бабка рассказывала Данке еще в малолетстве, что Всевышний Бог богов — Род, проявившись в своем женском воплощении — Матери миров Ладе, наделил ее сокровенной силой, искусством творить гармонию — Родоладом. Он отдал ей часть своей силы и знаний, чтобы она могла насытить весь мир своею любовью и сотворить всеобщее счастье. Вторую часть — Родосвет — он отдал своему мужскому проявлению, Отцу миров — Сварогу, чтобы он своим Огнем и Свечением сварганил Вселенную в телесном виде. С того времени Отец творит, а Мать ладует все бытие. Только ведь невозможно прочувствовать все то хорошее, что есть в этом мире, когда вокруг тебя царит спокойная размеренная жизнь. Когда ты знаешь, что утро начнется с улыбки и новый день подарит тебе только добрые встречи. Ты здорова и юна. Ты счастлива. А вечером большая семья соберется в огнище, станет за широким, богато накрытым столом рассуждать о жизни, делиться впечатлениями и новыми познаниями. И только близкий приход Сречи заставит семейство разойтись по своим «углам». Ведь это лад, это счастье… Только раньше все воспринималось как должное, другого просто не могло быть. Оказывается, могло.

В уже более-менее привычных ей звуках жаркого, солнечного дня в воздухе вдруг возник гул, неизвестно откуда исходящий. Он все нарастал и нарастал, и показалось, что все кругом, даже земля под ногами, стало вибрировать. Вдали, в ясном небе, появилась армада самолетов. Они летели строем, на разной высоте, медленно, уверенно. Им явно не было кого бояться. Они даже не маневрировали, не меняли строй, словно не замечая того, что там творится внизу. Самолеты летели к цели. Четко видны желтые концы крыльев и черные кресты на фюзеляжах.

Усталый люд, как по команде, застопорил продвижение, задрав голову, завороженно наблюдал неприглядную картину немощи родного государства в своем же небе. Тишину среди людей нарушал лишь детский плач да стоны раненых. Прежний дядька в гимнастерке, стоявший рядом, со вздохом боли в голосе произнес:

— Киев полетели бомбить.

Кто-то из мужчин в толпе выкрикнул чуть ли не фальцетом:

— Где же наши хваленые соколы Сталина? Где?

Ответом ему было совсем не то, на что можно было рассчитывать. От армады больших черных «птиц» вдруг откололись мелкие «ястребы». Опустившись пониже, пронеслись над вставшим людским потоком, поливая его огнем и свинцом.

Ду-ду-ду! Ду-ду-ду-ду!

И видно было, как пули из пулеметов вдалбливали смерть в тела людей и живую плоть самой Земли, словно забивали гвозди в крышку гроба. Через крики и ор можно было разобрать чьи-то команды:

— С дороги! Ложи-ись!

— В лес давай!

И народ будто проснулся, порскнул кто куда смог, кто куда успел. И она, Дана, бежала вместе со всеми. Кричала, падала, поднималась и снова бежала, а потом, упав, свернулась калачиком, стараясь всем телом стать меньше в размерах, стараясь вжаться в землю, слиться с ней. Губы беспрестанно шептали одно и то же:

— Перуне, Отче наш!..

Словно услышав ее молитву, в небе появились самолеты со звездами на крыльях. Их было так мало, что сравнивать с махиной противной стороны даже не стоило. Пять ястребков ринулись атаковать строй бомбардировщиков, выпуская по нему струи пулеметного огня, и лишь один, вертясь и маневрируя, в смертельной карусели сцепился с истребителями, до этого момента дербанившими колонну беженцев… Сама эта атака очень походила на обиженный лепет получившего по шее домашнего мальчика-подростка, но не сломавшегося под гнетом обстоятельств и продолжавшего отмахиваться от привычных к драке дворовых хулиганов. Что могли сделать шесть маленьких, тупоносых самолетиков строю сотен ощетинившихся огнем пушек и пулеметов профессионалов войны?.. Ничего. Разве что умереть с честью…

С тем, что сейчас произошло у нее перед глазами, Дана столкнулась первый раз в жизни. Лицо войны мало того, что было отвратительным, оно было ужасным. Полотно самой дороги, в колдобинах и ямах, усеяно трупами простых, гражданских людей. По обочинам валялись десятки растерзанных тел…

Дальше была переправа. Перед ней огромные массы людей, машин, повозок скопились в узком лабиринте. Каждая фашистская бомба находит цель. Но и здесь нет паники, люди, кажется, свыклись с неизбежным. Пусть будет как будет. После бомбежки бойцы и командиры убирают тела погибших, разбитые машины и повозки, снова наводят мост, пускают паром. Беженцы, и она вместе со всеми, терпеливо ждут своей очереди…