Феникс в полете - [8]

«Опять кондиционеры перегружены». Барродах отвернулся от стола и посмотрел в матовое окно – на него проецировался вид фосфоресцирующего пляжа в Алуворе на Бори. Оконная рама содрогнулась от нового порыва ветра, и он раздраженно выключил изображение. Ну почему должарцы не могут строить свои дома как все, предпочитая одиноко торчащие башни из дерева и камня – ни дать ни взять головоломку этих проклятых Ур, – только потому, что так строили их предки?

Окно медленно прояснилось, превратившись в глубокий колодец, на дне которого клубилась бесформенная серая масса, оставлявшая тем не менее ощущение быстрого движения и лютого холода. Еще из окна смотрело на Барродаха его же собственное изображение, бесцветное и призрачное. Темные волосы, бледные глаза, бледная кожа; бори видел все это, не замечая. Он ненавидел ветер, холод и планету, их породившую.

Неожиданно серая мгла снаружи растаяла и исчезла, и окно полыхнуло на него ослепительным светом, когда сквозь бурю прорвался солнечный луч. Барродах поперхнулся и зажмурил слезящиеся глаза, пытаясь на ощупь найти пульт управления окном. Затемнение сработало с запозданием. «Этому чертову окну, наверное, лет пятьсот», – злобно подумал бори, но в конце концов зрение все же вернулось нему, и он увидел белую, в темных проталинах равнину Деммот Гхури, высокогорья Королевства Мстителей. Его спина непроизвольно напряглась при виде этой планеты-тюрьмы, приютившей его. Бори был куда более мягким миром; времена года там были не так контрастны, да и температура более сносна. Никто из его уроженцев не мог до конца свыкнуться со свирепыми зимами и раскаленными летними месяцами Должара.

Над темной линией горизонта, там, где Гхирийское нагорье спускалось к узким долинам, росла новая стена облаков; она медленно поднималась к солнцу, обещая новый налет на Хрот Д'оччу. Барродах смотрел на рваные, пятнистые облака, которые ветер гнал с бешеной скоростью по серо-зеленому небосклону. Он был вторым по могуществу человеком на Должаре, сильнее всех так называемых Истинных Людей, за исключением самого Властелина-Мстителя, которому он служил скоро уже двадцать лет, и все же эти надменные должарцы запросто переносили температуры, убившие бы его в два счета.

За спиной его послышался негромкий зуммер, и Барродах заглушил окно с чувством, близким – как он ни пытался убедить себя в обратном – к облегчению. Власть принадлежала ему, ибо через него проходили все распоряжения Джеррода Эсабиана, Аватара Дола, Властелина-Мстителя Королевства Должарианского, «Истинные Люди могут презирать меня, но все равно подчиняются, ибо кому известно, какие из приказов мои, а какие Эсабиана?»

Барродах улыбнулся, повернулся обратно к столу, дотронулся до алой точки, горевшей на темной, блестящей поверхности, и побарабанил пальцами по столу, из ниши задней стороны которого медленно выдвигался монитор. Экран замерцал вихрем серо-зеленых огней – электроника медленно подстраивалась к изображению. «Будь прокляты эти древности, – подумал Барродах, и тут же на него нахлынула волна тошноты, когда башня покачнулась снова. – И будь прокляты должарцы вместе с ними: их устраивает все, что устраивало их прадедов, если, конечно, это не имеет отношения к искусству убийства или пыток – тут годится все только самое современное».

Бори углубился в приятные воспоминания, связанные с некоторыми должарианскими технологиями причинения боли, но тут, наконец, ожил окончательно монитор.

– Серах Барродах. – Голос звучал холодно-официально, без тени подобострастия, к которому он привык, и Барродах недовольно прищурился, прежде чем узнал угловатое, надменное лицо Эводха, личного пешж машхадни Владыки Эсабиана. Вытатуированные на бритом черепе когти и глаза карр матово блестели; должарианский медик смотрел на него с легкой брезгливостью. Он подчеркнуто использовал обращение к равному по положению – тщательно замаскированное оскорбление, граничащее с вежливостью не более чем вообще позволяли себе должарианские нобли в обращении с бори.

Барродах, не отвечая, склонил голову, что не противоречило этикету, но в голове его вспыхнуло одно весьма приятное предположение. Эводх был так уверен в том, что последний цикл в пыточной машине прикончит Териола – особенно затянутые циклы компрессии-декомпрессии... уж не решил ли медик, что бори не способны на палиах, высшее должарианское искусство формальной мести? К Барродаху вернулось то возбуждение, которое он испытывал от предвкушения следующей смерти своего врага, и он с нетерпением ожидал следующих слов Эводха.

– Твоя игрушка не оправилась от последнего восстановительного цикла, – фыркнул должарец, сделав особо презрительное ударение на слове «игрушка», отчего голова бори непроизвольно дернулась в знак протеста. – Как я и предупреждал тебя, это теперь бессловесный кусок мяса, не больше.

Эводх холодно улыбнулся, и Барродах вдруг понял, что ему не удается скрывать свое раздражение. Он спрятался за маской безразличия, которая помогала ему остаться в живых, и ничего не сказал.

– Прикажешь потянуть еще, – продолжал медик, помолчав немного, – или мне дать распоряжение технику, чтобы отключил агрегат?