Феникс и зеркало - [48]

— Несомненно, он одна из голов великого дракона, которого именуют Блудница, Вавилон, Зверь, — промолвил Аугустус Ефесский, теребя бороду; на лице его читалось явное отвращение. — Рим составляет одну из голов, гунны — две, так что, суммируя, мы получаем три — священное число в эсхатологических расчетах. Сильван суть одна из голов, Пафос — две… Старец согнул пальцы и причмокнул.

— Прошу прощения, мудрец, — с величайшей осторожностью перебил его Вергилий. — Но я хотел бы понять, что именно связывает царский и священный дом Пафоса с храмом Зевса-Волка?

— Как, разве не ясно? — с искренним изумлением взглянул на него Аугустус. — Сильван намерен разрушить саму царскую власть. При этом желает заручиться поддержкой древних богов, которые, на деле, не что иное, как демоны, с тем чтобы те ему помогали в его тайных планах, о которых я осведомлен не более, чем о твоих. А кто, по-твоему, готовится сыграть главную роль в предстоящем жертвоприношении, пожрет собственного сына и сделается волком? Царь Пафоса!

Взошла громадная желтая луна, которая, казалось, управляла всем ночным миром: гнала облака над желтым мрамором виллы, заставляла гореть звезды на темном бархате неба, понуждала пса взбрехивать в конуре, плакать дитя в люльке и мычать вола в стойле. На скотном дворе время от времени вскрикивал осел, невпопад пробовал голос петух на насесте — вот и все ночные звуки, все звуки, которые издавала земля, над которой плыли темные небеса.

Вергилий замедлил дыхание и уменьшил частоту биения сердца. Уже несколько часов он оставался неподвижным… не совсем, впрочем, неподвижным… Вергилий стал одной из ночных теней, и когда луна двигалась, вместе с ней перемещалась и тень… медленно… медленно… Никто бы не смог обнаружить его движений, заметить их было не проще, чем разглядеть, как двигается часовая стрелка хронометра. К подобному состоянию тело его было приучено, в такой заторможенности он мог пребывать часами, не чувствуя при этом ни малейшей усталости. В отдалении виднелся стражник, склонившийся — то ли в полусне, то ли просто отдыхая — на древко алебарды.

За спиной стражника чадил факел.

Под плащом Вергилия, спряденного, вытканного и пошитого в Гиперборе, находился прибор, называемый пембертом, обращаться с которым умели лишь два человека на свете, и Вергилий был одним из них. Состоял прибор из крохотной лампы, увеличивающих линз, шторки и вогнутого зеркала; все составные части крепились на осях и шарнирах и изменяли свое взаимное расположение от легчайшего касания пальцами.

И теперь крохотная лампа — уменьшенная копия тех шаров, что освещали дом Бронзовой Головы, не требуя ни масла, ни угля, ни газа, теперь эта лампочка вспыхнула. Шторка отошла в сторону, и, увеличенный лупой и направленный под точным углом зеркалом, из пемберта выстрелил луч света. Ставший одной из теней человек произвел точное движение горловыми мышцами, и возник звук… Стражник вскинул голову и взглянул в сторону огонька. Вергилий издал тот же звук и коснулся пемберта — тонкий лучик света пропал. Страж потряс головой — он явно был озадачен.

А тень между тем приблизилась к нему.

Снова возник звук — не голос, но звук, мало похожий на человеческую речь и едва слышный. Снова появился лучик света, отразился в зеркальце, стал двигаться, перемещаться… вправо… влево… вверх… вниз… кругами… медленно, медленно закружился…

Глаза стража неотрывно следили за ним, направо… влево… вверх… вниз… кругами… медленно, медленно вращаясь в орбитах.

Он не мог оторваться от зрелища порхающего огонька, лицо его напряглось, и он уже вовсе не обращал никакого внимания на тень, подбиравшуюся к нему все ближе и ближе. Вдруг огонек исчез, тень проскользнула мимо, один только факел дымил, как дымил, и разбрасывал с шипением искры. А стражник все вглядывался в темноту перед собой, вглядывался и не мог отвести от нее глаз.

Вергилий предполагал, что встретиться с Сильваном будет трудно, что возникнут препятствия, сложности, задержки, однако на деле все оказалось куда проще. Такая аудиенция была невозможна в принципе. И не то чтобы отказ сопровождался вежливыми увертками, выдумыванием мнимых и несуществующих причин, нет — сказано было без неприязни, но твердо:

— Сударь, Сильван не принимает римских граждан.

Басилианос тут помочь ничем не мог. Когда же Вергилий, имея уже план отправиться в другой кипрский город, дабы попытать счастья там, принялся рассказывать о своих затруднениях заглянувшему к нему на огонек Эббед Сапфиру, то неожиданно обнаружилось, что Огненный Человек по каким-то неизвестным причинам что-то уж слишком заинтересованно слушает его…

Словом, никакого другого пути, кроме этого — на первый взгляд мистического, однако же вполне философски и научно обоснованного, — у Вергилия не было.

Он поднимался по лестницам, шел по этажам громадной виллы, служившей местом обитания Верховного Жреца Кибелы, оставляя за собой одного за другим стражников, оказавшихся в состоянии, промежуточном между сном и явью, миновал один пост за другим, пока наконец не дошел до своей пели.

Эта комната была расписана яркими красками, словно ее разрисовал талантливый ребенок: на стенах жили люди с круглыми глазами и длинными ресницами, щеки их были толсты и румяны, а губы похожи на двойные арки; все фигуры были повернуты боком к зрителю, а глаза глядели прямо на него, и все они стояли под деревьями величиной с них самих, зато цветы, растущие между деревьями, были выше и людей, и деревьев. А еще там были птицы, в полоску и крапинку, голубые собаки, красные коты, зеленые мартышки — и вся эта пестрота скорее притягивала взор, нежели раздражала.