Фельдмаршал должен умереть - [95]

— Вы полагаетесь на негласную договоренность представителей папы римского с представителями местных партизан, пообещавшими не причинять «Орнезии» вреда и вообще держаться от нее подальше?

— Так вы знаете об этой договоренности? — приподняла голову княгиня.

— Но не распространяюсь о ней.

— Благоразумно.

— Как благоразумно было бы не слишком доверять заверениям партизан.

— Даже данным под угрозой отлучения от церкви?

Нантино грустно улыбнулся. Он знал, что партизаны, действовавшие в окрестных горах, придерживались прокоммунистической ориентации, а потому угроза отлучения от церкви действовала на них, как на католика — запреты Будды.

— Впрочем, выстрелы и в самом деле затихли. Так что на сей раз, возможно, все обойдется. Еще раз прошу извинить мое вторжение, княгиня.

Марии-Виктории следовало бы промолчать и дать мужчине возможность покаянно покинуть ее. Но она этого не сделала.

…Конечно, Нантино следовало бы дать возможность уйти, все еще перебирала четки своих скабрезных воспоминаний княгиня Сардони. Но в том-то и дело, что отпустить его было непросто. Слишком уж взбудоражил этот итальянец ее воображение. Слишком подготовленной она оказалась к появлению здесь мужчины: не того, так этого. Будто дух его вызвала.

— Напрасно торопитесь покидать меня, вернейший из моих «тело хранителей», — съязвила Мария-Виктория как раз в ту минуту, когда Нантино направился к выходу, готовясь буквально выскочить за дверь.

— Но ведь… — остановился мужчина в растерянности. Оглядываться на оголенную хозяйку виллы он уже не решился, а потому не видел, как она не спеша поднялась и величественно, словно богиня в Лету, вошла в бассейн.

— Не оправдывайтесь, Нантино. Всякое оправдание в подобной ситуации только усугубляет вину мужчины. Признайтесь, что подсмотрели моё появление в бассейне, подстерегли меня. А перестрелка в горах — всего лишь неудачно избранный повод для вторжения.

— Вы правы, — мужественно подтвердил Нантино. — Бой неподалеку от виллы — всего лишь повод.

— Но не для того, чтобы уйти, — игриво предупредила Мария-Виктория, запрокинув голову. — Коль уж вам посчастливилось познать тайну внешней красоты женщины, почему бы не рискнуть еще раз, заглянув, что там у нее в душе…

— В душе?! — удивленно переспросил Нантини, заставив Марию-Викторию снисходительно пройтись по нему всепрощающим взглядом.

— В душе, Нантино, в душе… Или для вас это вообще непостижимо?

— Когда я вижу перед собой оголенную женщину, всякая мысль о ее душе представляется мне кощунственной. Спасает только то, что никакой членораздельной мысли в эти мгновения у меня, как правило, не возникает.

— Вот именно, «членораздельной», — передразнила княгиня, подплывая поближе к мужчине. — И хотя произнести это вслух она не решилась, Нантино и сам понял, что странный диалог с Марией-Викторией подошел к той опасной черте, за которой ему то ли следует — обласкав и изнежив — позаботиться о теле женщины, то ли найти в себе мужество вспомнить о ее… душе.

Искоса взглянув на Сардони, он почему-то нервно поправил кобуру пистолета, словно опасался, что выходить отсюда придется, отстреливаясь последними патронами.

— Что это вы так растерялись, храбрейший из моих «тело хранителей»? Успокойтесь, в бассейн нырять вам не придется. Любовь посреди волн для меня уже пройденный этап. Но вы все же разденьтесь.

— То есть? — Сардони понятна была растерянность офицера: до сих пор она ни разу не давала ему повода даже помышлять о близости с ней. Тем не менее, настоятельно посоветовала: — Разденьтесь, «тело хранитель», разденьтесь. Видите, вон там, в углу, матрасы? Так не поленитесь же, расстелите любой из них.

— Но сюда могут войти.

— В какой последовательности вам всё это видится: вначале вы расстелите матрас, а потом закроете дверь и разденетесь или вначале разденетесь, а уж потом позаботитесь о двери?

Ничего не ответив, Нантино подошел к оградке, за которой покоились обшитые прорезиненной тканью матрасы, и один из них перенес поближе к «омывальнице» княгини.

Увидев это, Сардони вышла из бассейна на противоположную от Нантино сторону и, растирая смугловатое тело длинным полотенцем, направилась к брачному ложу. К тому времени Нантини уже разобрался с дверью, и теперь, стоя в трех шагах от матраса, нервозно пытался разобраться с одеждой, что оказалось для него почти непосильным.

Подойдя к ложу, девушка бросила на него свой теплый халат, затем ступила на него и подождала, пока смирившийся со своей судьбой офицер приблизится.

— Странно всё это, мой «тело хранитель», — по-своему подбодрила его Мария-Виктория. — Судя по всему, несмотря на рекомендации, полученные по поводу вас от самой «папессы», я, очевидно, вынуждена буду разочароваться.

Только напоминание о Паскуалине вывело итальянца из какого-то странного оцепенения. Передернув плечами так, словно освобождался от пут, он опустился перед Марией-Викторией на колени и обнял за ноги.

— Не заставляйте меня разочаровываться в вас, мой преданный, искушенный в любовных делах «тело хранитель», — простонала она уже тогда, когда поняла, что повода для истинного, а не притворного разочарования этот страстный сицилиец ей не даст. — Только не заставляйте разочаровываться.