Фельдегеря генералиссимуса - [73]

О них у нас речь впереди будет, если, конечно, мне разрешение дадут о тех чудесах вам поведать. Ведь они, не вру, до сих пор под грифом «совершенной секретности» находятся.

Конец второй части

Часть третья

Сир, вы требуете от меня невозможного!

Седьмой пункт остается в силе.

Павел.

Письмо нашего государя к императору Наполеону. А вот что государь в тот же день Александру Васильевичу Суворову написал!

С французской помощью любой дурак турка победит. А ты без них попробуй. Победа тогда будет слаще! А то ведь горька она будет, ежели я сделаю то, что ты меня просишь.

Так что не проси, Александр Васильевич, тот пункт похерить…

Глава первая

Павел Петрович Чичиков, так теперь я буду называть бывшего управляющего князя Ростова, был человеком хотя и демоническим — и мошенником отменным, — но все же человеком, в сущности, он был безобидным — да к тому же несчастливым. Ведь как он ни старался ужас своим демонизмом на людей нагнать, гипнотизмом голову им до безумия вскружить или фокусными своими штучками на тот свет отправить, — ничего у него не получалось.

И как же ему было досадно и нестерпимо больно! Как он страдал из-за этого.

Вот и сейчас, когда он свою монетку серебряную внимательно рассмотрел, сердце в его груди затрепетало, и он воскликнул: «И с чего это я вдруг решил, что с монеткой ошибся? Зачем убежал? — и с негодованием продолжил: — Нет, это не я, а она мошенница! Так прямо надо заявить. Пусть Бутурлин стреляется!» — И он было, в горячке, ринулся, чтобы им это сказать, но тут же одумался.

Пожалуй, конногвардеец его неправильно бы понял — и канделябрами его — по мордасам — будто шулера какого, схваченного за руку. И Павел Петрович понуро побрел вглубь Лабиринта. Нужно было где-то спрятаться, отсидеться и спокойно обдумать, что с ним в последнее время случилось, и решить, что дальше делать. Но тут он услышал звуки музыки невыразимо печальные и трагические (созвучные, кстати, его настроению) — и пошел на них.

Вскоре он подошел к двери, из-за которой лилась эта музыка.

— Наконец-то я вас, князь, отыскал! — вошел с сияющей улыбкой Павел Петрович в просторную залу с роялем в самом центре, за которым сидел юный князь Андрей.

— Что вам угодно? — хмуро посмотрел на управляющего князь и перестал играть.

— Нет-нет, — взмолился Павел Петрович, — я вам не помешаю. Играйте! А я тут в уголке тихо посижу и послушаю. — И он бочком направился к креслу.

— Что вам угодно? — уже грозно спросил князь Андрей управляющего и в раздражении захлопнул крышку рояля. — Отвечайте!

Юный князь был в обиде на весь белый свет, как это обычно бывает с молодыми людьми, несчастными в любви, — и душа его, сердце его жаждали только одного — одиночества! А тут явился этот управляющий.

Зачем?

Утешить?

Ни в чьем утешении он не нуждался.

— Хорошо. Я отвечу. — ничуть не смутился Павел Петрович.

И он был в обиде на весь белый свет. Но он, как говорится, пожил — и точно знал, как помогает, а порой и воскрешает, в метафорическом конечно смысле, чье-нибудь сострадание.

Не даром ведь говорят: поделиться с кем-нибудь своим горем, разделить его.

Вот и захотел он поделиться с юным князем своим горем, разделить его на две равные половины. Легче же от этого станет! И стал делить, нет, не свое горе (это было бы для него, ловкого человека, слишком просто — и потому неинтересно), а свою вину он стал делить на две — и, конечно же, не равные половины, и, разумеется, не с князем Андреем.

А с кем он хотел разделить, точнее — на кого он решил сваливать свою вину?

Определенно ответить не могу. К тому же, мои любезные читатели, Павел Петрович даже не намекнул юному князю, кто виновник во всех его несчастьях.

Но сразу хочу предостеречь вас. Хотя управляющий и мошенник, но бывает так, что мошенник говорит правду, одну только правду. И этому есть очень простое объяснение. Обстоятельства так припрут к стенке — и не хочешь, а вынужден сказать правду. Или выгодно ему, мошеннику, сказать ее. Бывает и такое.

— Вы думаете, что я вещь бесчувственная? — с неподдельной обидой сказал управляющий князю Андрею. Сказал, будто обвинение ему бросил, что сам он, князь, вещь бесчувственная. — Нет! Представьте, и я могу чувствовать и страдать. — И, как бы в подтверждение его слов, горькая слеза покатилась по щеке вдоль его бакенбарды. — Да, я… подлец и мошенник, как вы все обо мне думаете, хотя мне далеко до ваших друзей. — Смахнул Павел Петрович слезу со щеки. — Уж они-то мошенники, так мошенники! — воздел он руки к небу, потрясая своим пистолетом, — и на пистолет свой посмотрел весьма красноречиво — и тут же руки свои опустил, а пистолет под мышку сунул. Потом тяжело вздохнул: — Да, я мошенник и подлец. — И заговорил горячо и страстно: — Но разве я не могу чувствовать и страдать? И раз вы так хотите, то я, как на духу, все честно вам расскажу. Но замечу, не вы один пострадали от ваших (Павел Петрович горько усмехнулся) друзей… Да, и я пострадал от Бутурлина и его Жаннет. Только что. И они меня ищут, чтобы убить! А из-за чего? Разве я главный виновник во всем этом? Разве я с этими фельдъегерями все это проделал?

И так убедительно он эти свои вопросы задал, так негодующе его глаза горели, а руки нервически сжимались в бессильной ярости, что юный князь к нему полным сочувствием проникся.