Фельдегеря генералиссимуса - [108]

Теперь, я думаю, вы понимаете: почему приехал дописывать свой роман во дворец князя Ростова; почему именно в парусной комнате остановился, — и почему при написание этого романа путал вас своими умолчаниями, а то и просто откровенной ложью — и прочими, мягко говоря, несуразностями. Это не вас я путал, обманывал — и за нос, как говорится, водил, — а преступника! Ведь он рядом со мной стоял.

Он и сейчас, в эту минуту, когда я это пишу, за моим плечом стоит, в затылок мой дышит! И хочется мне ему крикнуть: «Перестаньте, пожалуйста, сопеть над моим ухом. Не дождетесь, не проговорюсь. Ваше имя я назову в самый последний момент!»

И все же хочу честно сказать, я еще не знаю истинного злодея. И он это знает!

Вот ведь, как я люблю говорить, закавыка.

Дело в том, что как только я его узнаю и в своем романе назову, так тотчас наполнятся паруса стен ветром!

Об этом мне Порфирий Петрович в своем письме написал: «И да поможет вам Бог наполнить паруса комнаты ветром!» А потом и княгиня Вера разъяснила эту, поначалу непонятную для меня, фразу. Я ее даже за аллегорию принял. «Нет, — сказала мне княгиня Вера, — это не аллегория. Видите, паруса стен безжизненно, как в штиль, висят? Так вот, как только мы этого злодея узнаем, так они наполнятся ветром!» — «Наполнятся ветром? — удивился я и даже добавил насмешливо: — Кто вам это сказал?» Хорошо, что так сказал. Хотел ведь сказать: «Кто вам эту чушь впарил?» — «Князь Андрей Николаевич в своем завещании об этом написал», — ответила мне княгиня Вера. «А где сейчас — это завещание? — спросил я ее. — Можно его посмотреть?» — «Где сейчас оно, не знаю. Осталась копия. Он ее спрятал в своем кабинете».

Я эту копию в кабинете старого князя нашел — и вот что там прочел: «Сей индикатор устроен так…» — а дальше сплошная тарабарщина из математических формул! Я эту «тарабарщину» тут же по своему мобильнику одному своему физику продиктовал и ожидал от него услышать или: «Опять, Колька, ты пьян! Перестань разыгрывать!», или — пошлое: «Старик, это на Нобелевку тянет! У кого украл?» А он мне сказал, вернее — оборвал меня тут же, стоило мне ему первую формулу князя продиктовать: «Ну, ты и влип, парень!» — «Во что, Вась? Как всегда — в дерьмо?» — «Нет, похуже! — И тут же добавил: — Не телефонный разговор. Приезжай, объясню!» — и положил трубку. Так что, сами понимаете, я поверил: наполнятся паруса комнаты ветром!

Вот только… Здесь ставлю многоточие. Хотя Васька мог пошутить. Выпить ему просто в тот момент было не с кем, ну и — позвал. Правда, обычно, в этих случаях, он говорит: «Приезжай немедленно!» И в голосе его обычной, похмельной, тоски не было. Впрочем, все же у меня не научная фантастика, а историческое расследование. Так что продолжим.

Итак, я был выброшен из коляски Павлом Петровичем — и очнулся в парусной комнате. Было уже утро. Сам ли туда добрался или меня туда Михеич отволок, не знаю — да и, как вы помните, я был в таком плачевном состоянии, что минут пять меня княгиня Вера не только в чувство, но и в разум приводила. Хотя в разум, скажу по секрету, приводить меня не надо было! Чарам гипнотическим нашего фокусника, уверяю вас, я не поддался, хотя, конечно, были несколько раз со мной, как говорят психиатры, неадекватные восприятия действительности. Но и только. Неадекватное восприятие я сам себе с Михеичем устраивал.

И когда князь Андрей, выйдя из-за спины княгини Веры, весьма характерным движением руки поправил на переносице свои круглые очки (несомненно, с него был списан Пьер Безухов), я решительно заявил:

— Не надо ничего мне объяснять. Без вас знаю: по какой причине вы позволили Павлу Петровичу проделать со мной все то, что он с господином полковником Синяковым и со всеми вами проделывал… да и сейчас проделывает!

— Знаете? — несказанно удивился князь Андрей. — И по какой же причине? — И он еще удивленней стал смотреть на меня. — Надо же, вы знаете?! И по вашему тону… я вывел для себя, что мы этого не знаем. Простите, милостивый государь, но я из других соображений… — И он замолчал. По его лицу я видел, что он обиделся на меня.

— Извините, князь, — тут же переменил свой тон, — последствия контузии, как Порфирий Петрович говаривал! — И постучал по своей голове костяшками пальцев. — До сих пор гудит… как пивной котел. Извините, князь! И давайте не будем ссориться и обижаться друг на друга. Они этого только и хотят.

— И вы меня извините. Я ваше состояние должен был понять. И очень прошу, не держите на меня зла!

— Не извиняйтесь, князь! Все отлично. Даже хорошо, что вы ему это позволили. Он, как говорят в боксе, раскрылся. И я все теперь знаю!

— Вы знаете?

— А разве вы не видите?

— Да-да, вижу!

Легкий бриз надул паруса комнаты!

Да, милые мои читатели, теперь я об этом Деле знал все!

— Мама, — обратился он по-французски к своей матери — княгине Вере. — Мама, он все знает! Боже, наконец-то… он все знает! — И он вздохнул так легко, так по-детски — всей своей широкой грудью, что очки свалились с его носа и разбились, а он, толстый увалень — сорокалетний мужчина, схватил ее за руки, семнадцатилетнею девочку — и они закружились по комнате! — Мама, он знает! Знает!.. Знает!..