Фельдегеря генералиссимуса - [105]
— Позвольте узнать! — взметнул свои брови Павел Петрович. — О чем вы? — Боже! Как он вдруг стал похож на князя Ростова — отца старого князя, чей портрет висел в кабинете. — Что за обед? Какое письмо? — язвительно спросил он меня. — Не тот ли обед, с которого меня с графом увели на расстрел?
— Нет, Павел Петрович, другой обед, где полковник Синяков вызвал Бутурлина на дуэль. Не по наущению ли вашему они сцену ту разыграли — на ровном месте, как говорится, поссорились? Но не об этом речь. В том письме всего два слова было: умоляю, спаси! — И я посмотрел на Павла Петровича, какой эффект произвели на него мои последние слова? Скажу я вам, потрясающий произвели! Даже не ожидал. Павел Петрович побледнел и стал задыхаться, судорожно вцепившись руками в кожаную обивку коляски. Впервые он так смешался. Даже не стал ловить меня на лжи. В том письмо, конечно же, и другие слова были, точнее — должны были быть! Какие, спросите вы меня? Не знаю. Ведь письмо это не читал. И о письме-то этом ему сказал потому, что предположил, что непременно ему это письмо должны были написать — и непременно с этими словами: умоляю, спаси! И видите, угадал. — Так кого вы спасать стали? — продолжил я, чтобы окончательно его, как говорится, дожать. И мой голос громом загремел над его головой: — Так кого спасать стали — да так, что грех его на себя взяли! Весь огонь на себя вызвали. И для убедительности столько злодейств натворили, чтобы ни у кого и сомнения не возникло: именно вы тех фельдъегерей зарезали — и в придорожный сугроб закопали! И ведь вам все поверили. А я нет.
— Вот этого я и боялся! — закричал в бешенстве Павел Петрович. И, нет, из коляски он не вывалился. Из коляски на землю вылетел я!
— Так ведь вам про пули те серебряные ничего еще не сказал! — глупо закричал я уже в воздухе. — Ведь вы их для того…Они же, пули!.. Вы же хотели!.. этими пулями!..
Очнулся я в парусной комнате.
— Вы живы? — склонилась надо мной девушка в белом платье.
— Княгиня, Вера, это вы? — узнал я ее. — Где я?
— В парусной комнате. Я же вам говорила, уезжайте, а вы не послушались!
— Разве вы мне это говорили? Нет, это вы ему говорили.
— Кому — «ему»? Это я вам говорила! Вспомните.
— Нет, ему.
— Ах, Боже ты мой, что он с вами сделал! — всплеснула она руками. — Зря тебя послушалась, — сказала кому-то в темноту. — Видишь, что он с ним сотворил! Он действительно считает, что приехал к нам дописывать роман Пушкина.
— Нет! — вскричал я. — Что Пушкин написал этот роман, я не поверил. Да и в то, что он про него рассказал! Как в карты драгуна обыграли — и прочее!
— Нет, как в карты драгуна Маркова обыграли, он не соврал.
— А про Суворова?
— И про Суворова не соврал. В мелочах, конечно, лукавил. У Матрены нет никакой бородавки. Красивая женщина!
— Ничего не понимаю! — завертел я отчаянно головой. — «Белку», что ли, очередную поймал? Да объясните мне, наконец, все!.. Если сами не хотите или не можете, позовите сюда Михеича!
— Михеича не будем звать, — ответила княгиня Вера. — Андрей, иди к нам. Расскажи ему все! — И из-за ее спины появился князь Андрей.
Да, скажу я вам, громадина! В гусары такого не возьмут — да и в кавалергарды тоже. Ему только на слоне верхом ездить. И мне стало очень смешно, хотя, как говорится, мне было не до смеха![12]
А теперь приведу фрагмент своего романа второго, из которого я про Павла Петровича понял, правда не все — и, как говорится, не до конца. К сожалению, а может быть, и к счастью — все о другом человеке не дано нам знать![13]
Так вот — тот фрагмент, чуть выше того места, где я прервал его на «мгновение».
— Да, — вздохнул Порфирий Петрович, — корзина воздушного шара оказалась пустой. — И посмотрел в небо, будто хотел углядеть его, князя Ростова Николая Андреевича: вдруг он там все еще летает? И неожиданно воскликнул: — Да нет, не может быть!
— Что не может быть?
— А? Что? — посмотрел недоуменно Порфирий Петрович на Жаннет. — Почудилось просто. Вспомнилось.
Да, вспомнилось.
В тот памятный день они с Селифаном в контору фабричную пришли. Угрюмый малый раскатал перед ними чертеж воздушного шара, придавил его по углам, чтоб он не свернулся, гренадерскими гранатами — и сказал, не глядя на них:
— Вчера князь Николай Андреевич не успел на обеде вас проэкзаменовать — руки не дошли! Сегодня будет. Так что изучайте, готовьтесь! — И поглядел на них усмешливо: — Поняли аль нет?
— Я-я, — ответил тут же Селифан и залопотал, как положено иностранцу, мешая русские слова с немецкими, английскими и французскими: — Понял. Экзаменовать. Еес, Ес! Миль пардон. Зер гут. Изучать. — И прочую чушь иностранную понес, но в конце все-таки не удержался — малого этого на латыне, так сказать, употребил: — Гуд бай, уникум! — Очень его этот угрюмый «уникум» гранатами этими гренадерскими, старого артиллериста, разозлил. На его артиллерийский вкус он бы этот чертеж ядрами по углам придавил! Да ведь не скажешь это! Вот пришлось латынью обойтись.
— Ну-ну, — хмыкнул «уникум», — гуд бай. — И вышел из конторы.
За разглядыванием этого чертежа и застал их старый князь.
— Что, господа американцы, — спросил насмешливо он их по-английски, — шар мой изучаете?
