Фельдегеря генералиссимуса - [102]

— Неужели драгун Марков к графу Ипполиту в гости на воздушном шаре летал? При любом ветре? Как же так? Ведь воздушный шар летит, куда его ветер гонит! Или в вашем уезде ветры особенные были — в одну сторону только дули — в сторону поместья Балконских?

— Нет, не ветры, а воздушные шары конструкции князя Ростова были особенные! — язвительно возразил Павел Петрович. — Они не туда, куда ветер дул, а туда, куда вы пожелаете, летели!

— Не объясните, как это было возможно?

— Нет, не объясню. Не изучал я их конструкцию, — добавил он брезгливо. — Мне это было без надобности. Вам лучше об этом Христофора Карловича спросить. Он к князю англичанами был заслан промышленным шпионажем заниматься. Так что, — продолжил он небрежно, — вам интересней, как эти шары против ветра летали — или как мне Пушкин отомстил за то условие, что я ему выставил?

— Мне все интересно! — воскликнул я. — Рассказывайте о Пушкине. О воздушных шарах я Бенкендорфа расспрошу.

— Ну-ну, — снисходительно посмотрел он на меня. — Попробуйте. Может быть, у вас получится разговорить сказочника нашего остзейского. Кстати, тот Бенкендорф, что в вашем романе втором, ему не родственник — и даже не однофамилец! — И он захохотал. — Но я увлекся, — оборвал он смех. — Итак, мы сели ужинать. Михеич, трогай! — вдруг крикнул Павел Петрович. — Нам к нынешнему ужину надо поспеть.

Вечерние сумерки сгущались над нами, и я живо представил себе: веранду, двух барышень в белых платьях, сидящих за круглым столом в обществе с Пушкиным!

И не все ли равно, что Александру Сергеевичу в ту пору было лет шесть или пять всего?

Подумаешь, какая разница, было ли это раньше или позже на двадцать лет. Ведь было, наверное. А если не было, что ж! Нет доказательств, как сказал поэт, у времени, — было это или не было. А у этих сумерек, у этой, одинокой березы, белеющей в поле, доказательства были!

Какие?

А Бог его знает — какие.

Но они были.

Доказательства… исполненных любви!

Глава девятая

И повторится все, и все довоплотится,

И вам приснится все, что видел я во сне.

Арсений Тарковский

— Мы сели ужинать в одиннадцатом часу вечера, — заговорил Павел Петрович с некоторой дрожью в голосе. — Было свежо после дождя. Наши дамы зябко кутали свои плечи в белые шали, и только эта спартанка, английская селедка — Лизи — в своем строгом черном платье не ощущала ни вечерней прохлады, ни сырости. Гордо возвышалось над столом ее сухопарое тело, увенчанное плоской головой с гладко-причесанными черными волосами, будто ей плешь дегтем намазали. Ей, разумеется, не место было за нашим столом. Но вы помните, в какие отношения она вошла с нашими милыми, но несчастными барышнями? Нет-нет, — поспешно добавил тут же Чичиков, — об этом я в ту пору не знал. Да и сейчас не верю в это! Пушкин пустил про них такой слух, а потом и в этот роман… Вы это место у него вымарайте! — добавил он и продолжил. — Он и про меня бы слух распустил, но, сами понимаете, это было бы чревато для него. — И Павел Петрович посмотрел на меня грозно, будто я с Пушкиным заодно!

— Помилуйте, — засмеялся я, — слухов про вас не распускаю.

— Это вам на будущее, — ответил он мне. — Повод у вас еще будет. Так вот, — продолжил он свой рассказ, — сидим мы за этим столом, ужинаем в полном молчании. Вдруг Пушкин, оглядев наши хмурые лица, воскликнул: «А что это мы так все грустны сегодня? Особенно граф Ипполит. Вам же, граф, торжествовать надо! Ведь жизнь человеческую вы сегодня не позволили некоторым… загубить… — Он замялся. Назвать меня не решался, да и у самого, как говорят, рыльце в пушку было. — И вам, Екатерина Гавриловна, воздастся. А ваша гувернантка какова! Как лихо она Павла Петровича объегорила.

— Что он говорит? — не поняла Лизи. Пушкин говорил по-русски.

Катишь своей гувернантке слова Пушкина перевела. А английская селедка даже бровью не повела.

— Это у вас, у русских, жизнь человеческую не ценят! Мол, бабы еще нарожают. — Это она на своем английском, конечно, сказала, но по-русски смысл ее слов был таков. — А вот мы откажемся вам их рожать! — добавила она спокойно. — Будете тогда жизнь беречь. — Прямо-таки философию под свою лесбийскую натуру подвела.

Все за столом переглянулись, как она наш карточный анекдот для себя истолковала.

Александр Сергеевич посмотрел на нее удивленно и язвительно. Явно, с ней продолжать род человеческий он ни за какие коврижки не согласился бы, хоть озолоти или гения его, поэтического, лиши. Лучше удавиться! Так она была безобразна и мужеподобна! И он отвернулся от нее и опять обратился к графу Балконскому:

— А вы все грустите, граф. Отчего? Я слышал, — вдруг заговорил серьезно, — у вас с дядей вашим, князем Ростовым Николаем Андреевичем, спор вышел. Не расскажете?

— Нет, — сухо ответил Ипполит.

— А хотите, я посоветую, как с вашим дядей вам поступить? Нет? А я все-таки посоветую… на прощанье. Так случилось, что я сегодня вынужден вас покинуть. Больше мы с вами никогда не свидимся. Лет через двадцать если! — И тут же добавил: — И то вряд ли.

— Почему это вы, Александр Сергеевич, так скоропостижно покидаете нас — и навсегда? — спросила его Мария Балконская и посмотрела на него ласково: — Вы хоть и проказник, но нам без вас скучно будет. Не бросайте нас.