Феи с алмазных гор - [73]

Первым увидел мешок Ким Чхи Ду, схватил, на спину взвалил и побежал в горы. Ли Чхи Ду за ним. Догнал его на вершине горы, у крутого обрыва. Ухватился за мешок и давай к себе тянуть. Ким Чхи Ду не пускает. Возились они, возились, вдруг оступились и вниз полетели. Там и нашли свою смерть.

Утром слуги проснулись, видят — трое убитых лежат, бросились искать мешок чиновника — они его еще накануне приметили — не нашли. Побежали к вершине горы, смотрят — мешок на земле лежит, а рядом два ножа.

— Вернемся — нас схватят, обвинят в убийстве и тут же казнят, рассудили они. Поделили добро, только их и видели!

Перевод Вадима Пака

ВЕСЕННИЙ СОН ВСЕ РАВНО ЧТО МИРАЖ

Жил на свете отец с двумя сыновьями. Жили они, горя не знали, и вдруг отец умер. Умер, а завещание не оставил.

Прошло несколько дней, и однажды, весенней ночью, когда младший брат крепко спал, старший, жадный-прежадный, вдруг как закричит. Проснулся младший в страхе, не поймет, что случилось, и говорит:

— Если ты, брат, хочешь криком выразить скорбь по отцу, то давай кричать вместе!

Отвечает старший брат:

— Дело не в крике. Во сне мне явился отец и так ласково говорит: «Возьми себе все рисовые поля и ферму в горах». Сказал — и исчез. И так мне радостно стало и в то же время грустно, что я закричал.

Смекнул младший брат, куда старший клонит, притворился, что спит, а сам закричал. Проснулся старший брат, в чем дело, спрашивает, а младший ему отвечает:

— Явился мне во сне отец и говорит: «Отдай дом брату, а себе возьми домашнюю утварь, рисовые поля и ферму в горах». Сказал так и исчез. «Такова твоя воля?» — воскликнул я и проснулся. До сих пор в ушах моих звучит голос отца.

Рассмеялся старший брат и говорит:

— Весенний сон все равно что мираж, ничего он не значит.

Отвечает младший брат:

— А ты разве осенний сон видел?

Перевод А. Иргебаева

КАК ПОМЕЩИК БЫЛ ЗА АЛЧНОСТЬ НАКАЗАН

На широком помещичьем подворье молотили ячмень: только и слышно было:

Хви-пхук! Хви-пхук! И вдруг: тя-ак! — раздался жалобный писк.

Понял тут старый батрак Доксве, что по живому хватил. Поднял колосья, так и есть: цыпленок уже не дышит. Пока батраки обедали, он на гумно забежал.

А помещик в ту пору на соломенной циновке лежал, за батраками следил. Увидел цыпленка, как закричит на батрака:

— Ты что, ослеп, окаянный? За что цыпленка убил? Ну-ка плати, да живее!

Не выдержал тут Доксве и говорит:

— Послушай, хозяин, цыпленку-то цена грош, а ты вон как раскричался!

Отвечает помещик:

— Ты мне зубы не заговаривай. Плати — и все тут!

— Так и быть, — говорит крестьянин. — Заплачу я тебе! А сколько?

— Девять лян давай, — отвечает помещик.

Удивился Доксве, и другие батраки рты поразевали.

Говорит Доксве:

— Ты, хозяин, вздумал над батраками измываться — не выйдет! Где это слыхано, чтобы цыпленок девять лян стоил!

— Хватит болтать. Мой цыпленок и того дороже!

Не стерпели тут батраки, вступились за Доксве и говорят:

— Думаешь, батрак не человек, над ним издеваться можно? А ведь правда! Гнут день и ночь батраки на помещика спину, а тут на тебе! За цыпленка плати девять лян, когда он от силы два пхуна[63] стоит. Грабеж, да и только! Ладно бы Доксве его нарочно прикончил, а то ведь случайно цепом хватил.

Судят-рядят меж собой батраки, а помещик тем временем Доксве к городскому судье поволок, жалобу подал. Уж и не знает судья, куда помещика усадить, как его ублажить, и спрашивает:

— Что за жалоба у вас, разлюбезнейший, расскажите, пожалуйста!

Стал тут помещик жаловаться: Доксве, мол, его цыпленка убил, а платить не желает, — а сам на ухо судье шепчет, чтобы проучил хорошенько строптивого батрака.

Учинил судья Доксве допрос.

— Признаешь ли ты, что убил хозяйского цыпленка? — спрашивает, да так грубо.

— Цеп мой его убил, — отвечает Доксве.

— А цеп твой, не чужой! Вот и плати, — говорит судья.

— Я бы рад, — отвечает батрак, — но хозяин вон какую заломил цену! Где это видано, чтобы за цыпленка девять лян платить?!

— Девять лян? — удивился судья и говорит помещику: — И впрямь многовато!

Отвечает помещик:

— Я по справедливости требую. Судите сами. Из цыпленка курица могла вырасти. Так что считайте, он курицу убил!

— Послушай, хозяин, самая большая курица два или три ляна стоит, не больше, — не сдавался батрак.

Тут помещик чуть с кулаками на Доксве не бросился и как закричит:

— Как ты, негодяй, смеешь перечить янбану! Это твоя дохлая курица два ляна стоит, ты бедняк и батрак! А я своих курочек отборным зерном кормлю, по целому копу даю, они жиром наливаются, не твоим чета. Из трех твоих тощих кур одна моя и то не получится. Спасибо скажи, что я всего девять лян запросил!

Слушает судья, головой кивает и говорит:

— Прав твой хозяин, так что плати девять лян, и дело с концом!

— Уважаемый судья, это не суд, а чистый грабеж.

— Молчи, болван!

Набежали тут крестьяне, шуметь стали:

— Недаром говорят, рука руку моет. Нет на свете судьи, чтобы янбана не защитил!

— Ладно, — говорит тут Доксве, — заплачу я хозяину девять лян. Вытащил из кармана деньги, отдал помещику.

Опять зашумели крестьяне:

— Вот дурак! Хоть бы поторговался! А то взял да отдал.

— Что за жизнь? За цыпленка — девять лян платить!