Феи Гант-Дорвенского леса - [39]

— Иду, — негромко произнесла она.

Им повезло развести костёр до того, как тьма окончательно спустилась на землю. Кейтилин оказалась очень шустрой и находчивой, и даже сумела собрать хвороста больше, чем Тилли. Это заставило девочку обидеться, но, немного подумав, Тилли решила сменить гнев на милость — тем лучше, и так они скорее лягут спать. Да и вообще глупо обижаться на такую ерунду, особенно после того, как Кейтилин с топором сражалась за её жизнь.

Костёр весело полыхал на сухих листьях и согревал продрогших девочек. Пока Кейтилин молча смотрела на весело пляшущие языки пламени, похожие на танцующих фей, Тилли мрачно думала о том, что полный круг луны она, наверное, не выдержит. И если ей даже удастся каким-нибудь невероятным образом избежать коварства фир-дарригов, вездесущих березовых лап Гилли Ду, мстительных спригганов, ужасного дуэргара и прочих жителей Гант-Дорвенского леса, то она просто-напросто замерзнет в своей худой телогрейке. Осень с каждым днём всё решительнее заявляла о своих правах; и хотя в лесу было не так холодно, как в городе, всё-таки девочки спали на голой земле. А если пойдёт снег? Такое же иногда бывает, что снег падает слишком рано. Что же им делать тогда?

Ох, лучше бы об этом и не думать.

— Ты носом клюешь, — вдруг раздался голос Кейтилин, и Тилли словно очнулась. — Может, ты ляжешь спать?

— Да, — негромко ответила Тилли. — Да, я лягу.

Эти дни выдались слишком тяжелыми для неё — и кто знает, что будет дальше. Ничего хорошего её точно не ждёт, и разница лишь в том, как быстро она умрёт и не утащит ли за собой своих родных. Эти мысли не оставляли Тилли ни на секунду: просто в какой-то момент забивались в самые глубины её души, милостиво уступая место насущным проблемам и сиюминутным радостям, чтобы потом, как вонючий дракон, выползти вновь и полностью подчинить себе бедняжку Тилли. Девочка вспомнила маму, с её тихой и покорной улыбкой, с грязной повязкой на лице, вспомнила Жоанну — такую взрослую, сильную и красивую…

Одно лишь помогает в этом случае: просто ни о чём не думать. И ложиться спать, как будто бы ничего и не произошло.

— Спокойной ночи, — вновь Тилли услышала голос Кейтилин. — Ты не хочешь поесть перед сном?

Тилли вдруг поняла, что за весь день она не съела ни крошки. Но она вспомнила пирожные, которые с таким наслаждением отправляла в свой собственный рот, что родившееся чувство голода тут же исчезло.

— Я потом, — вяло ответила она. — Не хочу с полным брюхом засыпать, а то ты меня потом не разбудишь.

— Как знаешь, — неуверенно сказала Кейтилин, и Тилли слышала в её голосе легкое недовольство. Впрочем, златовласка, кажется, была слишком воспитанной, чтобы заставлять свою новую подругу что-то делать. — Тогда точно спокойной ночи.

Тилли замолчала. Лишь спустя какое-то время, когда Кейтилин снимала с обгорелой палочки вкусный хрустящий хлеб, со стороны растянувшегося на листьях тела Тилли раздалось мрачное:

— И тебе спокойной ночи.

Кейтилин удивилась этому, но внутренне порадовалась, что, оказывается, эта грубая девочка не такая уж и неблагодарная, как ей казалось. А Тилли сгорала от стыда, засыпая: могла и промолчать, на самом-то деле, звучало бы совсем не так глупо, как это было сейчас…

* * *

— …мои бедные, милые детки. Как же неразумно вы поступили.

Ноздри щекотал уже знакомый гнилостный запах разложения, вокруг стояли всё те же самые толстенные и высоченные деревья, чьи макушки затерялись в глубине неба, а на земле по-прежнему валялись трупы, обернутые в паутину. Тилли едва подавила тошноту, и если на тела она ещё могла не смотреть, то отвратительный резкий запах разложения уже никак не скроешь. Не запретишь же носу дышать, а бедным умершим ребятам — издавать такие ужасные посмертные запахи…

Гигантское человеческое лицо Паучьего Короля было прилеплено к телу, как маска, и не имело ни шеи, ни волос. Оно безобразно морщилось и выглядело безобразно старым — или, напротив, совсем младенческим. Чтобы не смотреть на него, Тилли опустила взгляд, и тут же её кожа покрылась крупными мурашками: ох, зря она это сделала.

У мохнатых крупных лап паука стояли фир-дарриги и спригганы: их было совсем немного, и каждого из них Тилли могла узнать в лицо — вот курящий трубку Рифмач, вот каменный спригган, похожий на уродливую глыбу с глазами, вот старый фир-дарриги с зелеными чулками… А вот и огненный спригган с вращающимися глазами — какие же они жуткие! Все эти феи стояли вокруг Паучьего Короля и не двигались, а тот, склонившись к ним на длинных лапах, ласково успокаивал каждого, и лицо его, похожее на белоснежную урождивую маску, кривилось.

— Рифмач, я столько раз просил тебя и твоих братьев не ругаться на Огонька!.. Ну сколько можно вам повторять? Если уж решили дразниться, так хотя бы доводите дело до конца! Огонёк, твои братья убили Запевалу. Это, конечно же, плохо; но не так плохо, как то, что вы решили отнять добычу у фир-дарригов. Разве кто-нибудь ещё так делает, Огонёк? Разве можно отнимать законную добычу? Тебе должно быть очень стыдно, Огонёк, ведь это ты в ответе за своих братьев.

— Ты говоришь прямо как мамочка, — неожиданно произнесла Тилли. Все феи, стоявшие на поляне, посмотрели в её сторону, а она не испытывала ни стыда, ни страха, как будто и в самом деле находилась во сне. — Твои дети хотели убить меня, Паучий Король, а ведь ты говорил о том, что меня стоит только поймать!