Фехтовальщица - [137]

Фехтовальщики нехотя убрали оружие в ножны и стали мрачно собираться. Де Зенкур демонстративно сплюнув в сторону, уехал первым. За ним хмуро потянулись остальные. Женька подошла к де Вернану и отдала ему перчатки, оставленные в комнате Катрин. Он рассеяно поблагодарил и тоже уехал вместе с д’Ангре.

– Ты довольна? – посмотрел на фехтовальщицу де Санд.

– Они подерутся? – глядя в спину де Вернана, спросила она.

– Черт их знает? Штрафные выплаты за оградой этого дома уже никого не сдерживают. Там идет другой отсчет.

– Я знаю.

– Да, ты знаешь.

Но день, такой светлый с утра, раскрутившись сорванной пружиной разбитых часов, показал фехтовальщице, что она еще не все знает о том отсчете, про который упомянул Даниэль де Санд. Ей не хотелось ехать домой, и она осталась на обед.

Даниэль, несмотря на стычку его учеников, был доволен. За столом он хвалился сыном, который уже окончательно признавал в нем отца, подмигивал Ажелине и с удовольствием поглядывал на свою маленькую воспитанницу. Жули перестала прятать руки под стол, смотрела уверенно и уже не краснела, когда к ней обращались на «вы».

– Лабрю, почему у вас такое постное лицо? – спросил Даниэль лекаря, который действительно выглядел несколько озабочено.

– Я беспокоюсь о девочке, – ответил Лабрю.

– Что о ней беспокоиться? У нее есть дом и прекрасная молодая воспитательница.

Компаньонка Ажелина, действительно молодая, но несколько суховатая внешне девушка из бедной дворянской семьи, смущенно наклонила голову.

– Да, прекрасная. Это даже вызывает разговоры, – кивнул врач. – Почему вы не взяли в воспитательницы даму постарше, сударь?

– Вы же знаете, что Ажелина шестая дочь в семье. Куда ей было деваться? А потом, мне давно плевать на светские сплетни, Лабрю. Я хочу, чтобы Жули видела перед собой пример благородной девушки, а не ворчливой старухи! Как вы думаете, Франкон?

– Я всегда говорил, что вы сделали превосходный выбор, Даниэль, – поддержал друга Ален и поцеловал Ажелине руку.

Он сидел рядом с ней и подавал ей анисовые пастилки для освежения рта. Ажелина немного смущалась, но от внимания Франкона не отказывалась.

– Госпожа Ажелина в этом случае прекрасный пример для вашей воспитанницы, но я говорю о другом, – продолжал Лабрю.

– О чем?

– О фехтовальной площадке. Жули не должна там бывать, раз вы хотите воспитать ее, как дворянку, иначе один из примеров будет уничтожен другим, более сильным.

– Вы считаете фехтовальную площадку более сильным примером для Жули?

– Да.

– Почему?

– Потому что она, как и госпожа де Шале, к нему расположена. Обе представляют на данный момент некий яркий каприз природы, которым, конечно, можно восторгаться, но которому не следует потакать.

– Хм, вы правы, но у Жули слабые легкие. Вы сами говорил, когда осматривали ее. Упражнения на воздухе ей не повредят. Ей нужно набраться сил перед тем, как отправиться в пансион. Так, Жули?

– Да, господин де Санд.

– Я думаю, что вы оба лукавите. Кроме того я, как лекарь, знаю, что любое лекарство, оздоровляя одно место, может сильно повредить другому.

– Не беспокойтесь, я прослежу за этим.

– Конечно, сударь, но, может быть, это уже поздно.

Как будто подтверждая опасения Лабрю, развернувшуюся дискуссию вдруг подсекло под самый корень внезапное возвращение д’Ангре. Он ввалился в залу вместе с де Зенкуром, который висел на нем, словно пьяный, и только кровь, стекающая на пол из-под руки последнего, говорили о том, что парня притащили не из «Божьей птички». С другой стороны де Зенкура поддерживал его слуга.

– Де Санд, ради Бога! – воскликнул д’Ангре. – Мы не дотащим его до дома!

– Лабрю! – вскочил де Санд, но врач уже бежал к раненому, – Франкон, помогите ему!

Насмешливые глаза де Зенкура были полны боли, но он не проронил ни стона. Его положили на ларь. Ажелине и Жули де Санд велел уйти к себе.

– Он держался всю дорогу, – пробормотал д’Ангре. – только здесь у ваших дверей упал как подкошенный.

Д’Ангре, испачканный чужой кровью, выглядел так, будто его самого только что пырнули шпагой. Женька с ужасом смотрела, то на раненого Альбера, то на онемевшее лицо д’Ангре, и ощущение какого-то непоправимого несчастья вдруг заставило похолодеть пальцы ее ног. Оно подползло к ним, словно невидимая змея, от укуса которой сейчас спастись было просто невозможно.

– Это вы дрались с де Зенкуром, Эмильен? – спросил де Санд.

– Я?.. Нет… Это де Вернан… Они дрались, – ответил д’Ангре, не в силах совладать с какой-то внутренней дрожью, что сотрясала его тонкие изящные пальцы, которыми он тщетно пытался стереть кровь со своего камзола.

– Так-так!.. Превосходно! Удар неплохой! А, Лабрю? Какова рана?

– Господин де Зенкур был на волоске, ваша милость. На дюйм левее, и его великолепное легкое было бы продырявлено насквозь.

– Превосходно!.. Да что вы так трясетесь, Эмильен? Вы что, заболели, мой милый? Где де Вернан? Он не с вами?

– Нет, сударь.

– Неужели дал деру? Что-то на него не похоже!

– Андре мертв, сударь.

Женька вскрикнула – «змея», невидимо подползшая к ногам, укусила, и хотя девушка ожидала это, боль была просто нестерпимой.

– Что вы сказали, Эмильен? Повторите, черт бы вас побрал! – гаркнул Даниэль, исторгая в этом крике ту же самую боль.