Федор Сологуб - [88]

Большевики считали Всероссийский союз писателей оплотом «попутчиков» — интеллигентов, которые, по выражению Троцкого, не понимали задач революции в целом, были не истинными ее создателями, а лишь спутниками пролетариата. Как будто подсели в вагон революционного поезда на одной из остановок. Но в 1925 году вышло постановление «О политике партии в области художественной литературы», в котором смягчалось отношение власти к интеллигенции. Снова появилась надежда на признание профсоюза писателей. Представители Союза предлагали объединить пролетарские литературные силы (ВАПП[51]) с крестьянскими (ВОКП[52]) и попутническими. Такие же намерения вынашивали и большевики. Предполагалось, что опытные литераторы должны обучить своему мастерству коллег из народа. Очень скоро станет понятно, что шаг к сближению со стороны Союза был неверным, впрочем, другого пути у писателей старой школы и не было. В конце 1926 года создалась широкая писательская Федерация (ФОСП[53]), у которой было свое издательство, а позднее появилось свое периодическое издание — «Литературная газета». Но объединения на равных не получалось.

Внутри Союза тоже существовали различные течения. По воспоминаниям секретаря правления Михаила Борисоглебского, «молодые люди», как Федор Кузьмич называл Константина Федина, Михаила Козакова и других литераторов, «тянули Союз в политику» и желали ненавязчиво «припасть к стопам» власти, но до самой смерти Сологуба организации удавалось сохранять отстраненный нейтралитет[54]. Борисоглебский писал, что в последний год враждебное крыло не хотело переизбирать Федора Кузьмича. Секретарь еле уговорил коллег проявить почтение к старику. Удалось это лишь потому, что Сологуб был уже сильно болен, и, временно замещая пожилого главу организации, можно было прикоснуться к рычагам власти и укрепить свои позиции перед следующими выборами.

Казалось, что на место Федора Кузьмича метил Константин Федин, который значительно позже, в 1959 году, придет к руководству Союза писателей СССР. Федин не выносил Сологуба и однажды, увидев его раннее фото с учениками, сказал: «Жуткая фотография. Передонов». После смерти Сологуба во главе Союза встал не Федин, а Замятин, но довольно скоро, к 1932 году, в СССР была уничтожена возможность существования независимых писательских объединений.

Пока же, при Сологубе, деятельность Союза велась по секциям. Существовали хозяйственное, вечеровое (для проведения литературных вечеров), конфликтное и другие направления. Работа конфликтной комиссии напоминала любимые Сологубом третейские суды, а также была немного сродни педагогической деятельности: совершался строгий разбор поведения сторон, выносился приговор. Один из таких конфликтных случаев запротоколирован в архиве Сологуба. Критик Владимир Княжнин составил и отредактировал избранные сочинения Островского в четырех томах. Заказчиком выступал известный историк и литературовед Павел Щеголев, который остался недоволен работой редактора и обратился в конфликтную комиссию Союза. Секция сочла, что работа Княжнина заключалась в «переписке» примечаний из издания драм, подготовленного Модестом Писаревым, и постановила признать этот труд недостаточно добросовестным. В результате с точностью до копейки было рассчитано, какую именно сумму Княжнин был обязан вернуть Щеголеву.

О педагогической работе напоминает и лист со списком членов Союза, заполненный Сологубом наподобие школьного журнала. Напротив каждой фамилии в клеточках стоят палочки и галочки. Сложно теперь сказать, что фиксировал суровый председатель — взносы, посещение собраний? Но больше всего палочек (66 штук) стоит в этом списке напротив фамилии самого Сологуба.

Товарищ Федора Кузьмича по правлению, поэт Владимир Смиренский, вспоминал, что Сологуб вел себя на собраниях нервно, часто кричал[55]. Дамы-писательницы трепетали от его «разносов», иногда самых ранимых он доводил до слез. Про поэта Александра Тинякова (который до революции был политическим двурушником, после — сотрудником ЧК, еще позднее — уличным нищим) Сологуб однажды сказал, что его нельзя сравнивать с собакой, чтобы не обидеть это честное и умное животное.

Несмотря на то что Федор Кузьмич осознал бесполезность открытых политических заявлений, в отдельных литературных оценках он в это время часто руководствовался политическими категориями. О Блоке он после революции часто говорил с раздражением, не мог простить ему поэмы «Двенадцать», ехидничал, что с этой поэмой поэт забежал вперед большевиков. В связи с этим Федор Кузьмич называл своего прежнего приятеля «губошлепом», «немцем», не понимающим России, о его стихах отзывался как о неживых, могильных цветах. Однако, по воспоминаниям Голлербаха, тут же Сологуб мог добавить о Блоке что-нибудь нежное, прочесть любимые строки из его стихов. Федор Кузьмич не переносил Маяковского, претендовавшего на роль пролетарского поэта, говорил, что тот элементарно невоспитан. В другой раз выразился в том духе, что Маяковский и Демьян Бедный (как, впрочем, и совсем не близкий к советским властям Мандельштам) — не поэты, а поэтессы.