Федералист - [4]

Так что же из классической древности заимствовал новый Публий?

* * *

Имитация опыта античных демократий стоявшими у истоков государственного строительства в Америке очевидна, как бесспорно и то, что по сей день эта проблема далеко не изучена, хотя призывов к этому в общине ученых страны более чем достаточно. В XX веке были две вспышки напряженного интереса к проблеме – в 150-ю и 200-ю годовщины существования США. Последний юбилей растянулся на двадцать пять лет – с 1966 по 1991 год. На близких подступах к нему американский историк Д. Адэр напомнил, что полустолетием ранее, в 1925 году, другой видный историк К. Бекер сокрушался: “Изучение влияния классиков на революционную Америку даже не началось” – и мечтал о том, чтобы “кто-нибудь написал книгу, в которой покажет, что революционный склад ума в XVIII столетии питался также идеальной концепцией классического республиканизма и римской добродетели”.

Сам Адэр написал не книгу, а несколько блестящих статей, в одной из которых – “Слава и отцы-основатели” – отметил, что “у величайших из великого поколения [c.12] возникло почти болезненное желание славы. Их невероятно заботили суждения потомков. А поскольку они лихорадочно думали о том, какую память о себе оставят миру, то “любовь к славе, эта всепоглощающая страсть благороднейших умов”, говоря словами Александра Гамильтона, стала той палкой, повинуясь которой они поступали с благородством и величием, никак не ожидаемыми, судя по их прошлой жизни”7. Не только в политике, но и в сфере идей убедительным тому свидетельством является “Федералист”.

Публий без малейших колебаний покусился на святая святых политической мысли Просвещения – культ античности. “Нельзя читать историю крошечных республик Греции и Италии, – сказано в статье 9 “Федералиста”, – не испытывая ужаса и отвращения по поводу безумия, непрерывно охватывавшего их, и вспыхивавших в быстрой последовательности революций”. Не помогали и усилия “ярких талантов и возвышенных гениев, за что справедливо прославлены избранные земли, давшие их”. Отцы-основатели США решительно трансформировали приоритеты, существовавшие в прекрасную весну человечества на европейском Средиземноморье, в классическом республиканизме. Да, на страницах “Федералиста” постоянно звучат античные Греция и Рим, но в старые мехи вливалось новое, молодое вино. На это обращено внимание, по-видимому, в самом авторитетном на сегодняшний день американском издании по теме – ежеквартальном журнале “Эта Конституция” (выходил в Вашингтоне в 1983–1987 годах в связи с 200-летним юбилеем Конституции США). Там, в пионерской работе (мечты К. Бекера, Д. Адэра и других начинают сбываться!) профессора Торонтского университета Т. Пэнгла, акцент сделан на новом значении римской “добродетели”, введенном Публием. Постановка вопроса неожиданная, вероятно, и для знатоков революционного менталитета. Понятие классической “добродетели” покоится на четырех китах – мужество (способность смотреть в лицо смерти на поле сражения), умеренность (ограничение плотских вожделений и страсти к наслаждениям), справедливость [c.13] (законопослушание и служба отечеству), житейская мудрость (забота о низших и слабейших). Всеми этими качествами, по “Федералисту”, щедро наделены приверженцы республиканского образа правления. Что до Соединенных Штатов, то они превосходят классические демократии, ибо здесь господствует “бдительный и мужественный дух американского народа, дух, который питает его свободу и в свою очередь ею питается”. Этим духом и вдохновлялись отцы-основатели, создавая новое государство.

Пожалуй, даже позвякивая медью изысканной латинской прозы, Публий открыл символ веры федералистов: “Процветание коммерции ныне рассматривается и признается всеми просвещенными государственными мужами как самый полезный и в то же время самый производительный источник национального богатства и поэтому стало главным предметом их политических забот. Умножая средства удовлетворения потребностей, поощряя введение и обращение ценных металлов, этих дражайших предметов людской жадности и предприимчивости, коммерция служит оживлению и укреплению каналов индустрии, убыстряет ее деятельность и умножает ее плоды. Усердный купец, прилежный землепашец, изобретательный механик и работающий производитель – все категории людей с заинтересованным ожиданием и растущим рвением предвкушают приятное вознаграждение за свои труды” (“Федералист” № 12).

Приведя некоторые из этих сентенций, носящих принципиальный характер, профессор Пэнгл подчеркивает: “Все это означает, что тот мужественный дух, который, мы видели, Публий приписывает населению, будет неверно понят, стоит счесть его главным образом атрибутом воина революции. Мужское начало в Америке, естественно, проявляется в “духе авантюризма”, “отличающем коммерческое предпринимательство Америки”, который “уже вызвал тревожные настроения” в Европе: “трудолюбие людей нашего времени, стремящихся к выгоде, улучшению сельского хозяйства и торговли, несовместимо с существованием нации солдат, а таковы были условия жизни в этих (древних) республиках” (“Федералист” № 11, 8). Авторы “Федералиста” хранят глухое молчание по поводу почитания [c.14] высших сил и преклонения перед жизнью, проводимой в размышлениях, как наиболее угодной богам. Они постоянно твердят об “умеренности”, но имеют в виду не столько ограничение свыше, как благородство в сдерживании эгоизма и плотских желаний, сколько рассудительный учет собственных интересов, а это клонится к обузданию фанатизма, включая чрезмерное рвение в отношении религии и моральных ценностей”.