Фаза Урана - [12]

– Я тебя проведу, – я встаю с дивана.

– Это лишнее. Я оставлю свой телефон. Где его записать?

– На обоях в кухне запиши…

Мы идем на кухню. Там Аня опять долго роется в сумочке, пока не обнаруживает авторучку. Авторучка исписанная. Аня не скупится записать номер телефона помадой…

– У тебя KyivStar или UMC? – спрашивает она.

– У меня нет мобильного телефона.

…Гораздо проще признаться, что ты по вечерам режешь беременных женщин в лифтах, чем сказать, что у тебя нет мобильного телефона…

– У меня нет мобильного телефона, – повторяю я.

…Аня аккуратно отправляет авторучку и помаду в сумочку. В любую дамскую сумочку запросто влезет ящик Пандоры. Интересно, есть ли там презервативы?…

– Растрепин, пожалуйста, помоги с дипломом, – говорит Аня, направляясь к порогу, – Мне это очень важно.

– Чем смогу.

– Ну, я пошла?

– Иди.

– Пока.

– Счастливо.

…Я закрываю дверь. В комнате выключаю музыку, обрывая Тома Иорка на полуслове. Я стараюсь заснуть быстро, пока голова вновь не начала болеть, и мне это вполне удается…

2.

Во второй раз за текущие сутки я проснулся, почувствовав голод. Пиво мне всегда прекрасно заменяло пищу. Пельмени варить было лень. На кухне я нашел хлеб и сыр. Кое-как перекусил, запив все кипяченой водой.

На обоях засохли десять красных цифр – они горели, как лилии на плече, как моя спина. Номер телефона. Что предпринять с напомаженными цифрами, я не мог придумать. Стирать было жалко, смотреть – тревожно. Я чувствовал себя бросающим курить человеком, которому только что предложили сигарету.

Чем хороши мобильные, так это тем, что доктор Джекиль может утром стереть из телефонной книжки номер, и мистеру Хайду уже никогда не удастся позвонить по нему. «Куплю завтра календарь и заклею», – решил я, взял чайник и пошел на балкон.

Была середина ночи – та замечательная пора, когда бандиты уже спят, а милиционеры еще не проснулись. В кустах трещали цикады – помехи в радиостанции тишины. Из придорожного фонаря, как из душа, лился поток света. Часть электрической лужи разлилась по асфальту, часть впиталась в траву обочины.

Щит страховой компании тоже горел. Горел экраном 6 х 3 – счастье можно купить. Соседская семья продолжала рекламировать стабильность и семейные ценности. Внезапно я понял, на кого похожа Аня – она похожа на маму с рекламы, только младше ее лет на пятнадцать. Dйjа vu – воспоминание о прошлой жизни или предчувствие будущей?

Я достал из пачки сигарету, поджег табак. Я стал много курить. «Убивать – не курить. Это всегда можно бросить», – говорит Шарон Стоун Майклу Дугласу.

– Это всегда можно бросить, – повторяю я ночной тишине.

IX. Память

Я все забываю. Вот и сейчас я не могу вспомнить, как выглядела Аня. Прошло лишь несколько часов, а ее образ из моего сознания вытеснила женщина с рекламы страховой компании.

Я часто забываю имена. Я не помню имя девушки, с которой поцеловался впервые, зато помню марку сигарет, которые впервые попробовал. Это были папиросы «Друг». Мне тогда исполнилось десять. Я затянулся под мостом, и мне было так плохо, что подумал: буду пить воду из речки. А потом ничего, привык…

Иногда, мне кажется, что я и собственное имя забыл. Тогда зачем, спрашивается, я до сих пор могу на память рассказать стих Тихонова о советском флаге?

X. Брежнев

Моя мама никогда не верила мне, что я помню, как хоронили Брежнева.

– Человек в таком малом возрасте еще ничего не может помнить, – утверждала она.

Но я помню. Помню бледное мерцание телевизора «Горизонт», а в нем людей в пальто, траурные портреты, мохнатые еловые венки и патетический абрис кремлевской стены на черно-белом небе.

– Мам, – возражал я. – Я ведь помню, как мы ездили в Бердянск, а это было летом, почти за полгода до смерти Брежнева.

– Ты не можешь помнить. Тебе рассказывали. Вот тебе и кажется.

Я задумывался. В Бердянск мы ездили в гости к маминой подруге по музучилищу, тете Ларисе. Это была первая в моей жизни поездка. В Бердянске, играючи, я проглотил металлический шарик от детского бильярда. Бильярд принадлежал сыну тети Ларисы – моему ровеснику. Десятки раз родители при мне обсуждали эту историю. Вспоминали о том, как они в шутку просили меня не глотать шарик, и как я шарик этот все равно проглотил: «Будто бы назло». Вспоминали, как испуганные взрослые везли меня на рентген в больницу к доктору, который все рассказывал о девочке, которая умудрилась проглотить милицейский свисток. В моей памяти эти события не остались совсем.

Зато до сих пор, стоит только захотеть, я вижу перед собой зеленую, похожую на броненосца, электричку; белых уток, с красными, как поплавки, лапками на станционной развилке; два сдвинутых, оббитых синим плюшем, кресла, в которых я спал в Бердянске; огромную деревянную катушку с намотанным на нее проводом возле винного магазина; а еще помню мужа тети Ларисы, помню, как он сквозь открытое окно дома, с перекинутым через плечо полотенцем, что-то кричит нам во двор, будто мы что-то забыли. Он загорелый и улыбается.

То, что я помню мужа тети Ларисы, особенно странно. Той же осенью он, как и Брежнев, умер. Умер, кажется, от инфаркта. Как его звали, я тоже забыл…