Фаза Урана - [11]

…«Просто тебе очень нужен грант», – думаю я…

– Даже не знаю, чем я тебе могу помочь. Люди в этом доме, по-моему, болеют не от радиации, а от старости. Поверь, в доме, где я провел свое детство, сейчас тоже одни старики остались, и они тоже болеют. На то они и старики, чтоб болеть, это их единственное развлечение. Что касается замеров, то доставай свой счетчик Гейгера, или чего у тебя там, и замеряй сколько хочешь…

Я встал и пошел на кухню. Теперь и я почувствовал досаду, даже о спине забыл. Час назад в сумерках у подъезда мне все казалось иначе. А теперь красивая девушка предлагала мне шпионить за соседями.

У газовой плиты я обнаруживаю оставшуюся с выходных бутылку пива. Я открываю ее о подоконник и выпиваю из горлышка за пару минут. Досада проходит вместе с похмельем, и я ощущаю резкую потребность подглядывать в замочные скважины. Следить и шпионить. Эх, я готов на подлости, ух, я готов на гадости. В общем, как обычно. Из какого фильма эта песня?

Со мной что-то происходит. Я возвращаюсь в комнату и опять ложусь на диван. Аня ходит с каким-то приборчиком и прикладывает его к стене в районе кладовки. Такие приборчики продаются в передаче «Воскресный Магазин» – с ними только помидоры на рынке замерять. Обнаружить с его помощью. уран – все равно, что открыть жизнь на Марсе, используя детский бинокль.

Я подхожу к компьютеру, включаю mр3-проигрыватель, выбираю папку «Radiohead», нажимаю «play». Опять меня тянет к дивану, будто я Обломов, первый представитель Generation X в мировой литературе. Достаю сигарету, курю, но хочется спать – даром, что целый день продремал на пляже…

– Как успехи? – спрашиваю я.

– Пока никак.

Заметно, что она совсем не умеет пользоваться прибором. Точно так же неловко мужчина держал бы в руках косметичку. Или фаллоимитатор.

– Аня, я решил, что тебе помогу.

– Растрепин, ты просто чудо.

– Что от меня требуется?

– Любая информация, касающаяся этого Дома.

Что я знаю о Доме? Немного. Я рассеянный, но кое-что слышал от Ф, я не наблюдательный, но что-то успел заметить сам. Когда я не знаю чего-нибудь, меня это не смущает, и я не спрашиваю об этом. Я это сочиняю:

– Дом построили сразу после войны для семей офицеров танковой части, – начинаю я.

– Это я знаю.

– Раньше здесь были коммунальные квартиры. Младший офицерский состав жил даже в подвальных помещениях. Сейчас квартир всего шесть. На первом три, и три на втором. Так, кто у нас живет на первом этаже? Первая квартира – пустая, это точно, там никто не живет. Раз. Во второй – старуха Она и раньше почти ничего не видела, сейчас, наверное, и совсем ослепла – идеальная соседка. Два. В третьей – еще одна старуха, никогда не выходит. Иногда ее навещает дочь. Это три. Так, на моем этаже. Напротив, четвертая квартира – женщина лет, лет… ну где-то шестьдесят. На общем фоне – комсомолка. Кажется, даже где-то работает. Улыбается, здоровается, молодится, красит волосы в синий цвет, как Мальвина. Один раз просила, чтобы я не включал по вечерам музыку громко – беспокоилась о слепой снизу – мол; у той острый слух. Просила очень вежливо. Через стену – старик. Вот про него ничего вообще сказать не могу. Какой-то он угрюмый. Один раз столкнулся с ним на лестнице – так он даже не заметил меня. А, вот, точно, вспомнил. Женщина из четвертой, покупает ему продукты и ставит их ему под дверь каждый вечер. Получается к 2000 году каждому человеку по отдельной квартире. Это и Горбачеву не снилось. Средний возраст жильцов, не считая меня, наверное, за семьдесят. Вот, собственно, и все.

– Все это можно узнать и в историях болезни, Растрепин. Я даже знаю, кто жил в пустой квартире – отставной капитан Прохоров и его жена. Прохоров три раза попадал в травмопункт поликлиники. Пьяный прыгал вниз с чердака дома. Два раза ушибы и вывих, один раз – сломанная нога. Его жена говорила хирургу, что он всегда мечтал быть летчиком. Насколько я знаю, жена увезла его в село к родственникам.

…С улицы через окно впархивает ночная бабочка, двигаясь к висящей на шнуре лампе. Бабочка не летчик, но она – пилот. Накал лампы пугает, обжигает ее, и она совершает двойной восходящий разворот с полубочкой – ас, а затем плавно садится на белой полосе потолка…

– Ну да, – говорю я, продолжая рассматривать бабочку, – В селе даже двухэтажных домов нет. Покрышкин твой особо не спикирует.

– Не надо пошлить, Растрепин, я серьезно.

– Слушай, Аня, сделай доброе дело, – наглею я, – Там на кухне стоит сметана – намажь мне плечи, я обгорел.

– Как-нибудь в другой раз.

– Аня, я редкий, в экологическом смысле, исчезающий вид. Ты должна меня спасти, у тебя такая профессия.

– Растрепин, не сердись, но, по-моему – ты тупиковая ветвь эволюции. А мне пора.

…Аня складывает обратно в сумочку приборчик и платок, но достает оттуда зеркальце, принимаясь изучать свое отражение…

– Поздно уже, темно, – пытаюсь возразить я, – Ходить в такое время по району опасно. Оставайся, у меня есть раскладушка. Диван – уступлю.

– Не волнуйся, доберусь. Троллейбусы еще ходят. Я живу недалеко – всего четыре остановки, – ее зеркальце отправляется туда, где уже находятся приборчик и платок.