Фаворит - [414]

Яков Иванович Булгаков предупреждал ее из Варшавы: Измаил вызвал переполох в Европе, даже Англия притихла, но панство не образумилось. Вчера выбили стекла в окнах посольства. Как бы ни была хороша дипломатия, писал Булгаков, она не всегда способна предвидеть развитие событий. Сейчас ясновельможные хлопочут о создании армии, подкрепленной из Берлина пушками. Щенсны-Потоцкий спасается в Вене, куда зовет и Софью Витт, а что возникнет из этой комбинации — неизвестно.

— Рожа! — выразилась Екатерина, столь вульгарно именуя красавицу-фанариотку; Безбородко намекнул, что муж не даст развода Софье Витт, дабы красотой жены шантажировать и Потоцкого и Потемкина. — Прямо вертеп какой-то! — отвечала Екатерина. — Но мы не станем утомлять себя вопросами нравственности. Я готовлю торжество по случаю взятия Измаила. Расплатившись с Суворовым, расплачусь и со светлейшим!

Она велела отвезти во дворец Таврический большую купель, отлитую из чистого золота, желая поднести ее в дар Потемкину, и вызвала этим бурную ревность алчного Платона Зубова.

— Все для него, только для него! Не хватит ли уже светлейшему? Я бы и сам в такой ванне купался охотно.

— Неужели тебе все еще мало?

— Хочу иметь и Васильково на Днепре.

Васильково насчитывало 12 тысяч крепостных.

— Помилуй, оно же давно принадлежит светлейшему.

— Вот именно потому и хочу владеть им… А зачем Потемкину ехать в Петербург? — продолжал Зубов. — Кому он здесь нужен? Я не желаю видеть его. А золотую купель надо в моих покоях поставить.

Случилось невероятное: старая женщина на больных ногах пала на колени перед молодым наглецом, умоляя его:

— Да не души ты меня… Не души! Не могу отнимать то, что дарено. Что тебе далась эта золотая лохань?

На лице Зубова блуждала язвительная улыбка:

— Так напиши, чтобы светлейший сюда не ехал.

— Потемкин же первая персона в государстве… Фельдмаршал, наместник, гетман. Как мне написать, чтобы не ехал?..

Но Зубовы в один голос твердили, что Потемкин — это Мазепа, но опаснее Мазепы: силы, собранные им на юге страны, превышают силы всей империи. Разве можно давать такую власть одному человеку? И еще никому не известно, куда направит Потемкин свою могучую армию после заключения мира с турками.

— Я не желаю его видеть, — бубнил Платон Зубов.

— Ладно, — неожиданно уступила императрица. — Если ты так хочешь этого, Потемкин сюда не приедет…

Письмо Екатерины к Потемкину было начертано так, словно ее пером водила чужая рука. Смысл послания таков: мы бы и рады тебя видеть, но лучше оставайся в Бендерах или Яссах, «чтоб ты тамо ожидал вестей о импрессии, кою сделает в Царьграде взятие Измаила». Затем она ясно дала понять, чтобы не смел пренебрегать влиянием Зубовых, а добрым расположением к их семье он докажет и свое благородство и свою давнюю любовь к ней, самодержице…

На этом Зубовы не успокоились! Валериан говорил, что армию у Потемкина надо отнять:

— Казне нашей дорого стоит эта «рожа» Софья Витт. Они там на картах гадали, брать Измаил или не брать. Вот какова стратегия у Суворова с Потемкиным… Ведь узнай об этом казусе в Европе, так мы сраму не оберемся.

Екатерина секретно предписала князю Репнину: если Потемкин все-таки дерзнет явиться в Петербург, она не станет удерживать его в столице. А Репнину — в отсутствие светлейшего! — следует как можно скорее заключать мир с Турцией, после чего ВСЮ АРМИЮ ПОТЕМКИНА РАСПУСТИТЬ ПО ДОМАМ…

Потемкин, конечно же, ничего этого не знал.

— Николай Васильевич, — сказал он Репнину, — я в Петербург отъеду, дабы Измаил праздновать, а ты вместо меня останешься и крепость Измаильскую начинай разносить по камушку, чтобы на этом месте черти по ночам горох молотили…

— Что с вами? — спросил Репнин, видя, что тот волочит ногу.

— Разваливаюсь, — отвечал Потемкин. — Но допрежь смерти своей хотел бы Моцарта видеть композитором российским…

Он еще не желал верить слухам, будто его звезда на закате.

Но княгиня Екатерина Долгорукая вдруг бросила его, умчавшись в Петербург, где и оказалась в постели Валериана Зубова, — эта блудница, как барометр, точно отметила непогоду на его стороне горизонта и благодать ясную на стороне Зубовых. Однако еще не все потеряно, судьбы войны и мира в его руках, капелла исполняла новую кантату, в которой при поминании «бога» гремели многопудовые пушки, а когда в пение вплетались слова «свят, свят, свят», тогда в частых залпах заливались малокалиберные мортиры. Софья де Витт пожелала новые туфли, наподобие античных котурн, и сапожнику, их сделавшему, Потемкин преподнес патент на чин подпоручика.

— Ваша светлость, — обомлел тот, — да я ведь мужик!

Чин подпоручика выводил во дворянство.

— И что? Все дворяне и князья из мужиков произошли. А ты гордись, друг мой, что работа твоя превосходна!

В ставке появился Иосиф де Витт, которого Потемкин обеспечил заказами на поставку для армии пшеницы, хотя заведомо знал, что де Витт все разворует, и пшеницы от него не дождаться. Потемкин встретил его, грызя ногти.

— Что тебе еще надобно? — спросил грубо.

— Я требую возвращения жены, — ответил Витт.

— Об этом ты у нее спроси: вернется ли?

— О! — рассмеялся де Витт. — Стоит ли такую волшебную женщину беспокоить пустяками? Мы сможем благородно договориться меж собою: я могу уступить ее вашей светлости…