Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад - [45]

Шрифт
Интервал

. Еще до своего первого брака он задумал написать их историю, но до сих пор не добрался с ними до Вифлеема. Как видишь, он пишет с истинно немецкой основательностью и добросовестностью, однако эти богоугодные занятия не смогли отучить его от дурной привычки сквернословить. Попы и миряне упрекали его в этом; он давал обещание исправиться, но подкреплял при этом свои слова новыми, еще более ужасными проклятиями. Нужно добавить, что от сидячего образа жизни этот скот превратился в ипохондрика: он стал страшно бояться смерти, а еще того больше — нашей братии, несмотря на то, что ежеминутно призывал нас в свидетели. В довершение всего он ревнив, как тигр, не сводит глаз со своей жены, заставляет ее постоянно сидеть у его мягкого кресла и слушать, как он комментирует легенды или врет о своих военных походах. Недавно он женился во второй раз на здоровой, полной брюнетке, сладострастной плутовке, выросшей на непрочном стебле невинности и воспитанной на одной только женской чувственности. Я уже было сплел для нее сеть, да плутовка, как вы сейчас увидите, меня опередила.

Мнимый черт с шумом поднялся по лестнице. Я, догадавшись о его намерениях, быстро окружил его рога вспыхивающими, потрескивающими огоньками, а сам опять уселся между рогами, приняв вид огромной летучей мыши с горящими глазами. Мой черт подошел к постели и закричал:

— Троссель! Троссель! Рыцарь фон Троссель! Меня послал к тебе сатана, мой повелитель. Вместе с дружеским приветом он велел передать тебе, что, если ты не перестанешь сквернословить, ежеминутно призывая его на помощь, он скоро будет вынужден собственноручно свернуть тебе шею. Он давно уже сделал бы это, но тебе покровительствуют одиннадцать тысяч дев и три волхва, которые не подпускают его к тебе. Но это не помешает ему впредь за каждое произнесенное тобой ругательство положить любовника в постель Елены, твоей молодой жены. И горе тебе, если ты тогда посмеешь оскорбить свою невинную жену и ее невинного кавалера!

Ряженый с топотом спустился по лестнице. Троссель дрожал всем телом. Елена при появлении нечистого духа спряталась под одеяло и высунула голову лишь тогда, когда муж в отчаянии стал ее звать. Потом она заплакала и стала вслух горевать по поводу грозящего ей несчастья и умоляла бледного как смерть супруга ради всех святых воздерживаться впредь от сквернословия. Стеная и молясь, он клятвенно ей это обещал. Я полетел вслед за молодцом, так осрамившим нас, и проводил его до Рейна. Там его ждал молодой дворянин, которому ловкая бабенка предложила устроить эту милую комедию, когда они виделись в церкви. Маскарадный черт сбросил свой наряд. Фауст, он оказался монахом нищенствующего ордена.

Весь день Троссель сидел неподвижно в немом молчании — ведь для него говорить и сквернословить значило одно и то же. Шалунья брюнетка искоса поглядывала на него и, казалось, так же страстно жаждала услышать его ругательства, как, по вашему представлению, души в чистилище жаждут спасения. Однако она беспрестанно твердила ему о необходимости остерегаться сквернословия, все более яркими красками расписывала ему дьявола и грозящую им опасность и со слезами уверяла его, что она не пережила бы столь ужасной минуты. Впервые в жизни Троссель искренне вздохнул. Лицо его превратилось в безжизненную маску, он стал тенью, ничем. Его обкрадывали, приводили в беспорядок рукописи его легенд, наступали на лапы его любимой собаки, с ним грубо обращались, на него кричали, говорили ему дерзости, по его делу в суде был вынесен несправедливый приговор, но он только кусал губы, проглатывал вертевшиеся на языке проклятия, все терпел и молчал. Он почти онемел, и Елена уже совсем было пришла в отчаяние, как вдруг однажды вечером к ним явился под видом путешествующего дворянина мой нищенствующий монах и отрекомендовался другом одного из старых боевых товарищей Тросселя. Он осуществил мечты изнывающей брюнетки и прорвал плотину, сдерживавшую до тех пор поток сквернословия. Ловкий монах заговорил с Тросселем о трех волхвах. Немой стал красноречив, на все лады восхвалял он своих святых, читал вслух отрывки из рукописи, и брюнетка благоговейно слушала. Когда монах увидел, что Троссель основательно разгорячился, он с усмешкой сказал:

— Три волхва? Сразу три? А что они, собственно, забыли на Рейне? Чего ради они отправились в Кельн? Разве им нечего было делать дома, что они пустились по свету шататься, как бродячие музыканты? Чем же занимались в это время их подданные? Простите меня, но, насколько мне известно, цари не имеют обыкновения таким образом бросать свое государство — разве что их прогонят силой. Все это пустые басни и чепуха!

Троссель весь посинел. Потом лицо его стало багровым. Жилы-на лбу вздулись. На фиолетовых губах показалась пена. Он судорожно сжал кулаки, лицо исказилось ужаснейшими гримасами. Он пыхтел и сопел. Только что он хотел схватить костыль и ударить оскорбителя своей святыни, чтоб дать выход негодованию и тем самым подавить потребность в сквернословии, как милая Ленхен испуганно вскочила, обняла его, стала гладить, целовать, шептать нежные слова. Лаская его и прижимая к себе, она как бы нечаянно наступила ногой на мозоль своего разъяренного супруга и изо всех сил надавила. Тут наконец разразилась долго сдерживаемая гроза. Ужаснейшие проклятия, как прорвавшийся поток, хлынули из уст Тросселя, посыпались, как могучий град. Гость в испуге убежал, а брюнетка бросилась к мужу в ноги, крича:


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.