Фатьянов - [29]

«В Москве наряду с увлечением литературой безумно увлекся театром, и в 1937 году написал пьесу, которую предложил одному из московских театров. Там, прочитав ее на художественном совете и видя, что я кажусь человеком воспитанным, не стали мне грубить, а вежливо сказали, что-де в пьесе есть некоторые недостатки, и вернули мне рукопись, в которой я размахнулся почти по-шекспировски. Но, увы! Театр не понял автора и он, т. е. бедный автор, в недоумении проходил всю ночь от памятника Гоголю до памятника Пушкину, а утром зло принялся за вторую пьесу, которую, к счастью, не закончил.

Вскоре я стал сочинять песни, которых никто не пел, исключая разве соседскую домработницу, которая пела из уважения к тому, что я просиживаю целыми ночами за письменным столом, да разве еще старой тетки. Но тут, надо полагать, говорили родственные чувства».

Теперь — слава Богу! — он мог написать и об удачах. Фронт знал его песни, и труд его потому не был пустым и никчемным.

«Начало своей профессиональной деятельности отношу к дате вступления в ряды Красной Армии. Точнее — к началу войны. Только тогда я стал писать много и получал всяческую поддержку и поощрения в гуще красноармейских масс. Стал писать стихи, которые узнал фронт; статьи, очерки, которые узнала армия; песни, которые узнал и запел Советский Союз. Чувствую — голос крепнет. Может, не сорвется…»

Так Алексей вышел на искомую интонацию, и закончил благодарностью бойцам-красноармейцам за любовь к его песням. Текст автобиографии вместе с лаконичным, но незаурядным письмом, пошел в почтовом вагоне на Челябинск, дабы добраться уже и в третье тысячелетие, пережив автора с публикатором.

3. Новый гимн

Заканчивался еще один год войны. Она тяжело откатывалась на запад к своим истокам. Храня неистребимую традицию, люди готовились к Новом году. На рынках розовело свежее сало, манила солонина, пахнущая чесноком, стыли кутаные в теплое тряпье яблоки, ежились азиатские сухофрукты, золотился крупно порубленный самосад, далеко пахло на настоящем морозце настоящим ржаным хлебом. Спирт и самогон из-под полы отчасти заменяли шампанское.

Ансамбль Фатьянова был занят в новогодних концертах.

В клубах и школах стояли наряженные елочки. Тяжелые звезды на их зеленых верхушках уходили от своего библейского смысла и казались украшением погон елочных генералов. Звенел мороз. Звенели бокалы и стаканы, стучали оловянные кружки в квартирах, казармах и землянках, завершая один и тот же тост о даровании Победы.

И артисты в своей казарме порезали сало, хлеб, разломили истекающего жиром язя, наполнили стаканы. В тот Новый год впервые звучал новый гимн СССР. Спокойная, величественная музыка Александрова, гордые, торжественные слова Сергея Михалкова и Гарольда Эль-Регистана доходили до сердца русского и марийца, якута и литовца, украинца и армянина… Весь «нерушимый союз» стоял навытяжку, почитая суровое явление нового гимна. Через секунду после заключительного аккорда пробили Кремлевские куранты во всю громкость репродуктора — они несли привет из отдаленной Москвы, окутанной снеговыми провинциями, как маскировочным халатом. Так для Алексея Фатьянова наступил 1944 год.

От Башкирии до Москвы

1. Концертные будни

В феврале 1944 ансамбль с новой программой двинулся в скотоводческую Башкирию. Видит ли гастролирующий артист новые города и веси, удовлетворяет ли в себе чувство познания окружающего мира? Нет, он бежит, он торопится с выступления на выступление, а их в день бывает от двух до пяти в день. И только утомленный беготней сопровождающий бодрится: «Вот, тут у нас достопримечательность, здесь было событие… В нашем городе летом жарко, как в Сингапуре, а зимой трепетно, как в ГлавПУРе… Ха-ха-ха….». Потом, когда все кончится, гастролеры вспоминают: «А-а, Башкирия? Были, были, как же… Красивая земля…».

Артисты бегут дальше, мчат на машине, взбираются по лестницам, расчехляют инструменты для следующих подмостков, разминают голоса, протирают сапоги, оглаживают гимнастерки. Они выступают отлично. Городские ДК сменяют колхозные клубы, школьные спортзалы — учебные полигоны на открытом воздухе…

Вечером, кое-как перекусив, ребята падают на скрипучие койки уездных гостиниц без последних сил. А утром — вновь румяны и свежи, инструменты их настроены, голоса в порядке. Змеится по коридору живая очередь к зеркалу над умывальником, перед котором бреются уже трое, вытягивая под полотна бритвы упругие молодые щеки. Глазастая горничная, как пушинку, несет тяжелый чугунный чайник с варом, чтобы водица не была студеной. По пояс голые, они не замерзают, ополаскиваются ледяной водой, ухают, брызжутся, смеются. У одного из них волосы на груди растут крестом. Естественный наперсный крест — во всю грудь. Знак Божий. Это — Алексей Фатьянов. Он весел и свеж, как майский ветер, он огромен и легок, как летнее облако. Он играючи покоряет зрителей, он пишет жизнелюбивые стихи и ждет перемен — он получил письмо от Соловьева-Седого.

2. Большие перемены

В феврале 1944 года, перед командировкой в Башкирию, Алексей получил это письмо от Василия Павловича. «Я еще не был у Царицына, но тобой усиленно заинтересовался Александров для своего ансамбля, так что, если это тебя трогает, напиши по адресу: Гостиница «Москва», мне». Алексей обрадовался и написал, что мечтает быть там, где и его соавтор. Тем более, что ансамбль Александрова всегда выступал на передовой и вписавшись в его коллектив, он неминуче оказался бы на фронте. Теперь он ждал, когда закончится его башкирская зима, зацветет весна, и наступит лето. Наметившийся перелом в войне после Курской дуги стал значительным, и казалось, что уже этот год будет решающим.