Фашизм: критика справа - [5]

В этом смысле можно говорить о своего рода изменении направления или «векторном» смещении движения итальянского интервентизма. Как мы уже говорили, поддержка интервенции заставила Италию присоединиться к фронту мировой демократии, сплотившемуся против центральных Империй, и вернуться к духу периода Воссоединения, то есть идеям 1848 года. Однако, экзистенциально это движение имело независимый революционный характер и война послужила поводом для пробуждения сил, нетерпимых к атмосфере буржуазной Италии. Именно бывшие фронтовики взрастили фашизм. Не желая возвращаться к «нормальной» жизни, они изменили идеологическую полярность, сместившись в сторону «правых», к идеалу иерархического государства и «нации воинов», избавляясь от социалистических и повстанческих (если не республиканских) тенденций предшествующего периода. Эту «экзистенциальную» сторону фашизма безусловно следует поставить ему в заслугу. С другой стороны, сам Муссолини, взяв власть в свои руки, также предчувствовал появление новых иерархий, говоря о новом «веке власти, веке правых, веке фашизма». В 1926 г. он заявил: «мы представляем новый принцип в [современном] мире. Мы являемся прямой, категорической, решительной противоположностью всему миру… бессмертных принципов 1789 года», тем самым выделив «контрреволюционный» момент в качестве одного из важнейших аспектов движения.

Поэтому фашизм до некоторой степени можно определить как потенциальную «консервативную революцию». Это определение пришло из Германии, где так называли движения, возникшие после первой мировой войны, накануне прихода Гитлера к власти, в которых как и в Италии значительную роль играли бывшие фронтовики[6]. Однако, это определение действительно лишь при условии, что под консерватизмом подразумеваются определенные политические принципы (отрицаемые идеологией Французской революции), а не конкретный прежний строй. Эта оговорка необходима, ибо, как мы видели, старая дофашистская Италия не могла дать консерватизму высшего положительного содержания; в ней не было почти ничего, что стоило бы «сохранять». Поэтому в Италии, в отличие от вышеупомянутого параллельного немецкого движения, фашизм должен был начинать с нуля. Это также объясняет, хотя и не оправдывает, некоторые из его спорных сторон.

С точки зрения принципов в политической доктрине фашизма была преодолена всякая гражданская и демократическая идеология. Было восстановлено главенство государства над нацией и народом, то есть достоинство верховной власти, единственно способной дать нации истинное самосознание, единую форму и волю, сделать ее сопричастной сверхъестественному порядку. Муссолини утверждал (1924 г.): «Без государства нет нации. Есть лишь человеческие массы, поддающиеся любому дроблению, которому может подвергнуть их история» — и: «Только государство создает костяк народов» (1927 г.). Уточняя, он добавил: «Не нация порождает государство. Напротив нация создается государством, которое дает народу… волю, а следовательно действенное существование». Выражение: «Народ это тело государства, а государство — душа тела» (1934 г.) при правильном истолковании ведёт нас к классической идее динамичной и творческой связи между «формой» и «материей». Народ, «нация» в общем, природном, а также романтическом понимании есть лишь «материя» (тело), государство же — форма, понимаемая как организующая и одухотворяющая сила, согласно толкованию, данному «материи» и «форме» традиционной философией, начиная с Аристотеля.

Таким образом, была отвергнута выхолощенная концепция государства, согласно которой обязанности последнего ограничиваются исключительно соблюдением «негативных свобод» граждан как простых эмпирических индивидов и обеспечением «определенного уровня благосостояния и относительно мирного общественного сосуществования». Такое понимание государства требует от него лишь отражать или пассивно следовать силам общественно-экономической действительности, за которыми признается абсолютное первенство. Фашизм отказался и от чисто бюрократической идеи «общественного управления», которая по своей форме и духу представляет собой лишь многократно увеличенный образ обычной частной фирмы, преследующей исключительно утилитарные цели.

Добавив к своей концепции государственного устройства триаду «авторитет, порядок и справедливость», фашизм, тем самым, вернулся к традиции, лежавшей в основе величайших европейских государств. Кроме того, он воскресил или, по крайней мере, попытался воскресить римскую идею как высшую и особую интеграцию «мифа» о новом политическом организме, «сильном и органичном». Для Муссолини римская традиция была не простой фигурой речи, но «идеей силы», идеалом для воспитания нового типа человека, который должен был взять власть в свои руки. «Рим — это наша точка отсчета и наш ориентир. Это наш символ, это наш миф» (1922 г.). Данные слова — свидетельство правильного выбора и великой отваги; в них сквозит желание протянуть мост над бездной веков, восстановить преемственность с единственно ценным наследием итальянской истории. Однако, это удалось лишь в том, что касалось значения государства и авторитета («трелит» в классическом значении), мужественной этики и стиля твердости и дисциплины, предложенных фашизмом итальянцам. К более глубокому пониманию римского символа — его духовного, мировоззренческого измерения — и древнеримского мира в целом официальный фашизм приблизиться не сумел. Людей, способных справиться с этой задачей либо не было, либо их не использовали