Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [92]

Среди прочего, коллеги, бывавшие в Туркмении, напутствовали меня в Москве: «Не джентльменствуй чрезмерно в Арва­те перед автобусом, а то останешься там на­всегда». Я вспоминал эти слова, ожидая автобус до Кара–Калы и наблюдая людей вокруг.

На автостанции нищий туркмен–дурачок побирался, что- то пел, приставая с просьбами к ожидавшим автобус пасса–жи­рам, в большинстве игнорировавшим его каждый по–своему, давая иногда мелочь. Потом он вдруг, сидя на коленях, начал ис­тово молиться, заунывно распевая непонятные мне слова, касаясь в низких покло­нах лбом грязного пола. В этот момент ему все, находящиеся поблизости, сразу напихали в карманы подаяний, поругиваясь и посмеиваясь (опять совершенно без­злобно), посоветовали ему идти куда подальше, но когда он, закончив истерику и мо­литву, встал, всхлипывая, многие вокруг очень быстро и скомкан но сделали это му­сульманское движение, заключающее молитву, ― омовение ладонями по лицу. Даже туркмен–подполковник в форме. И в отношении окружающих к этому дурачку, и в естественном всеобщем при­общении к его молитве мгновенно угадывалось что‑то исконное и важное, отличающее этих людей от меня самого и от всех тех, с кем я привык общаться дома.

Что значит «не джентльменствуй чрезмерно», я понял после прихода самого авто­буса. Многочисленные ханумки, по­явившиеся на автостанции гораздо позже меня и даже не бравшие, по моим наблюдениям, билетов, ломанули в автобус с такой эман­сипированной энергией, что аж дух захватывало.

Я подсаживал под локоть пожилых женщин, втискивающихся в жалкий «пазик» не­прерывным потоком, и не решался сам вступить в этот поток со своими рюкзаками. Кончилось тем, что я не влез. Рассевшиеся в автобусе бабульки и прочие пас­сажиры посматривали на меня через окна автобуса с уже успокоившимися лицами и сокру­шенно качали головами: «Вах, вах, вах», ― с трудом скрывая удовлетворение от того, что уж они‑то сами не такие лохи, как эти иностранцы- русские.

В тот первый раз я еще не знал о возможности доехать до Кара–Калы на попутке, и мне ничего не оставалось, как отпра­виться в кизыл–арватскую гостиницу, чтобы переночевать, а утром, уж точно «не джентльменствуя чрезмерно», все же уехать в Кара–Калу.

Дойдя на следующее утро с двумя рюкзаками (один на спине, другой на груди) до злополучного автовокзала и сменив сдержанно–джентльменский стиль на смешливо–панибратский, я проник‑таки, с шутками–прибаутками борясь за жизнь, в утренний автобус и поехал в Кара–Калу».

Через несколько лет, проносясь от Ашхабада до Кара–Калы по прекрасному ас­фальту за каких‑то пять часов, я всегда вспоминал тот первый автобусный маршрут, когда пассажирам приходилось выходить из автобуса перед крутыми подъ­емами, а местами и подталкивать надрывно фыркающий «пазик» по неровной, каменистой до­роге.

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

По­том он вос­сел на трон, и тот­час же послыш­ался стран­ный скрип…

(Хорас­анская сказка)

«20 января. В конце концов я добрался до Муравских со своими огромными рюк­заками и рекомендательным письмом от другого своего будущего коллеги ― энтомо­лога и непобедимого призера института по лыжам, Ефима Черновского, занимавшег­ося в аспирантские годы на Сумбаре саранчовыми.

Я был Муравскими не просто принят, я впервые в жизни получил в свое распоря­жение отдельный кабинет ―. комнатуш­ку, из которой родители по такому случаю безоговорочно вытурили сына–подростка ― Стаса.

В первое же утро в этой комнате абсолютно чужого дома, боясь потревожить еще совсем незнакомых мне хозяев, я предусмотрительно затенил настольную лампу зе­леным махровым полотенцем и пошел делать зарядку, а когда вернулся, все уже ска­кали в ядовитом химическом дыму: пластиковый плафон на лампе расплавился, а полотенце на нем сгорело, чуть не учинив пожар… Даже сегодня, когда я вспоминаю об этом, у меня на лбу выступает холодный пот от пережитого тогда ужаса и смуще­ния.

Мы постоянно засиживались с Муравскими до поздней ночи, разговаривая про этот край, про обычаи туркменов, про удивительную природу Западного Копетдага и про разных интересных людей, приезжавших эту природу изучать, ― многие из них сижи­вали с хозяевами на этой же кухне».

КАРА–КАЛА

«КАРА–КАЛА, пос. гор. типа… в Туркмен­ской ССР, в предго­рьях Копетд­ага, на р. Сум­бар, в 91 км от ж. ― д. ст. Ки­зыл–Арват. Ковродел­ие, три­кот. произ–во. Туркм. Опытная станция Всес. Н. ― и. Ин–та растен­иеводства. Кра­сведч. му­зей. В окрестностях К. ― К. ― Сюнт–Хасардагс­кий заповедн­ик».

(Географичес­кий энциклопедичес­кий сло­варь, 1989)

«21 января…. В Кара–Кале нет телевидения. Рассказывают, что был человек, одержимый идеей довести сюда ретранс­ляцию. Таскал на себе оборудование на вершину Хасара, сам строил там вышку под антенну. Но вскоре непонятным об­разом погиб. Случай не раскрыли. Говорят, «старики не хотели телевидения».

Упоминаю про это потому, что значение каждого вечернего разговора, каждой кни­ги и каждой пластинки, устанавливае­мой на видавшую виды радиолу, здесь совсем иное, нежели в Москве.

А на вершине Хасара и сейчас видны остатки того, что тот человек делал там в одиночку, кустарно, завозя материалы на ишаке, но движимый большой идеей.