Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [77]

ПРИКОЛ В КИЗЫЛ–АТРЕКЕ

Падиш­ах, прикус­ив от изумле­ния па­лец, мол­чал…

(Хорас­анская сказка)

«14 марта…. Ночевали у туркменов в Кизыл–Атреке. Я утром насильно спал изо всех сил, сколько мог, чтобы Степаны­ча с Бегенчем не разбудить; встал позже обыч­ного, не торопясь чищу во дворе зубы, посматриваю на перспективу посел­ка.

Посреди плоской пустыни ― обжитой квадрат километр на километр, впритык застроенный одноэтажными домами, над крышами которых ни одного деревца, толь­ко фонари, опоры и переплетение проводов ― серая мрачность на земле, а над ней паутина проволоки ― зона зоной.

Присмотришься внимательнее: люди ходят, машины изредка ездят, ишаки гуляют, верблюд стоит прямо на улице, за­думчиво смотрит на телеграфный столб. Вроде и не зона. Но вроде и не воля ― не сбежишь: вся жизнь здесь на привоз­ной воде. По­купать приходится и питьевую и техническую. От крыши каждого дома в подземный бункер (гаудан) идет труба для сбора дождевой воды, которая здесь часто ― лучшая по качеству. Да и вообще, терять воду от зимних дождей ― недопустимая роскошь. Обо всем этом, смывая мыло с рук под умывальником с соском, уже не забываешь.

Вчера, добравшись до места, нашли директора станции субтропических культур; он вышел к Степанычу в зимней шапке, пиджаке, белой рубашке, всегдашних здеш­них полосатых пижамных штанах и в резиновых сапогах: зима, дожди, грязнова­то.

Степаныч остался дела обсуждать, а мы с Бегенчем покатили по поселку, загляну­ли в магазин. На прилавках пустовато: жрать нечего; в отделе книг на русском языке только запыленные материалы съезда в добротных бордовых переплетах и «Олене­водство» в невзрачной серой обложке. Я сначала аж сморгнул, не поверил глазам, все же, думаю, «Овцеводство», наверное; ан нет, не галлюцинация, все как есть. «Утверждено в качестве пособия для сельскохозяйственных техникумов». Ну и пра­вильно: верблюд ― хорошо, осел ― хорошо, «а олени ― лучше».

Вот как, видя такое, сдержать искренний восторг от сознания того, насколько же действительно велик, необъятен и могуч Советский Союз? И как непобедим наш еди­ный дух советского народа? Ну кто еще с оленеводством в пустыне сдюжит?

Кстати, даже по поводу этого трогательного книжного идиотизма про необъятность без сарказма говорю. Все время это ощущаю. Мне силуэт страны на карте с его заго­гулиной Кольского полуострова, вырезом Каспийского моря, бантиком Па­мира, про­резью Байкала и подвесками Сахалина и Камчатки ― каждый раз, как взгляну, ― от­радой на сердце. И такое ощущение, что будь держава меньше ― задохнулся бы. Как люди в Люксембурге живут? Или в Швейцарии? Или даже в Англии? Ведь плю­нуть некуда. А у нас где хочешь выходи куда хочешь и плюй в любую сторону; везде раздолье…

Вон пустельга подлетела озабоченным утренним полетом ― голодная, наверное; села на провод, а он не натянут, кача­ется под ней, когда она, дергая нарядным хвостом, удерживает равновесие, ― хороша все же птица.

В центре Атрека, напротив поссовета, есть парадный официальный газон бетонная ванна два на шесть метров, два­дцать сантиметров глубиной, в которую насыпана привезенная откуда‑то темная почва, посажена травка, и все это поли­вается из водо­воза.

На окраине, уже чуть в отдалении от жилых домов, ― крупнейшая в стране план­тация маслины на искусственном поли­ве. Вчера, когда выбирали там саженцы со Степанычем (ему в Кара–Калу для ВИРа надо), из кроны одного дерева выпуг­нул сразу семь ушастых сов: древесная растительность в таком дефиците, что все зимую­щие дендрофилы жмутся в эти садовые рощицы.

Чего–чего, а тепла здесь предостаточно; была бы вода, ждало бы этот край счаст­ливое зеленое будущее. То самое, что пророчили с прокладкой каракумского канала, который не достроен и никогда не будет достроен, но проблем создал уже выше кры­ши, а дальше будет только хуже. Ни канала, ни Амударьи, ни Арала…

Пасмурное утро, облака тянет с запада ― до Каспия‑то рукой подать. Однако како­во же здесь летом?..

Из дома выходит Бегенч, щурится на солнце, поправляет мятый пиджак (видно, что спал прямо в нем), расчесывает пя­терней густые черные волосы, потом внима­тельно смотрит, как я умываюсь. Когда я начинаю бриться, заглядывая в свое маленькое небьющееся зеркальце, приспособленное рядом с умывальником, Бегенч подходит ко мне и с решительным во­одушевлением говорит:

― Сыргэй, дай‑ка мне твою шотку, я тожа зубы почышу…

Я так опешил, что даже не сообразил отговориться тем, что это ему самому мо­жет быть неполезно; дал. Он зубы почи­стил, возвращает мне ее, а я: мол, храни, дарю. А он: мол, да не–е, не надо, это я так, за компанию… (А у самого при этом и без моей щетки зубы как на подбор: белоснежные, ровные ― голливудский оскал.)

На обратном пути в Кара–Калу вытащили застрявший на обочине рейсовый авто­бус–пазик (Бегенч проявил пилотаж); дали масла какому‑то шоферу со сломавшейся машиной (опять Бегенч притормозил: «Нелза чэловэка в бэде оставлять»); подобра­ли около дороги два мешка селитры, валявшихся просто так (Степаныч прав: «В хо­зяйстве пригодится»).

Когда приехали в ВИР, я хотел взять один оливковый саженец, чтобы явиться к Му­равским как голубь мира, но Степа­ныч, жмот, сказал: «Завтра, завтра…» ― и я явил­ся и без зубной щетки, и без оливковой ветви, просто как голубь…»