Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [152]

Это ведь я к чему про всю эту мутотень? К тому, что жизнь на удивление быстро идет… Вот к чему…»

ЭПИЛОГ

…Дру­зей моих вы собер­ите, наймите Ваньку–маляр­а.

Он нарис­ует вам кар­тину про наши чуд­ные дела…

(Рус­ская народн­ая пес­ня)

― О юно­ша, спу­стя два–три дня, ты вый­дешь на бе­рег реки и уви­дишь там огром­ную пти­цу. Уце­пись по­крепче за ноги этой пти­цы, и она понес­ет тебя над гора­ми и ре­ками пря­мо к железн­ой зем­ле. Там ты расста­нешься с пти­цей и дальше пойдешь пешком…

(Хорас­анская сказка)

«Клик–клик» ― стучит шагомер, и время летит, как фасциатус.

Мои бывшие студенты незаметно выросли, разлетелись кто куда и стали мне еще дороже, чем в бытность восторженны­ми второкурсниками, добросовестно ведущими полевые дневники. Многие из них работают учителями в школе, рассказы­вая детям о том, что они видели когда‑то в Копетдаге.

Колька Дронин, с восторгом наблюдавший в Тарусе белых аистов в пойме Оки, работавший потом в Америке, а позже сопровождавший канадцев и американцев в нашей экспедиции в Кара–Калу, умер в двадцать один год, и сейчас он, навер­ное, уже знает о происходившем тогда с нами что‑то, что еще лишь предстоит узнать мне самому.

Все молодые сотрудники заповедника, так вдохновенно трудившиеся в Сюнт–Ха­сардаге веселой биологической комму­ной, собранной там Николаевым, разъехались кто куда. Сам Николаев в Кара–Кале; по–прежнему полон идей об охране природы Копетдага. С эпохой Интернет он снова в центре событий, общается со всем миром, приглашая к сотрудничеству нас всех, вкупе с былыми недругами, ни на кого не дер­жа зла.

Калмыков, как и раньше, похож на лемура и на Ф. Э. Дзержинского одновременно; Зимин все такой же бородатый, сдер­жанный и вежливый; Зубарев все так же бредит охотой, а Светлана Петровна по–прежнему прощает второкурсникам пере­бор време­ни, когда они делают доклады по систематике животных.

Мой дорогой Михеич благословенно ушел в мир иной, дожив до девяноста двух лет и до конца продолжая, как и всю свою жизнь, каждый день добросовестно рабо­тать за столом.

АБС в Павловке стоит, но подвесные мостики через Истру обветшали, развалились и болтаются ненужными тросами без настилов: «кукушка» из Нахабино давно не хо­дит, никто на нее не спешит рано утром по тропинкам, отороченным подо­рожниками, а хозяева роскошных особняков, как грибы поднявшихся по всей округе, запросто ез­дят в Москву на «джипах» и «вольво».

Королькова иногда все еще вывозит студентов на практику в Тарусу, где на опуш­ках все также распевают пеночки–вес­нички, и мы с ней уверенно мечтаем о време­нах, когда тарусская база проснется от многолетней дремы и вновь продол­жит слав­ные и шумные традиции геофака, ― Таруса не может исчезнуть в никуда.

Едимново на Волге разрослось и для стороннего наблюдателя выглядит сейчас обычной дачной деревней. Теперь туда можно запросто проехать на машине и со­всем необязательно ждать перевоза с другого берега. На деревенском кладбище все меньше свободных мест. Там и Валентин. Стареющие домики немногих оставшихся старожилов скромно соседствуют с новыми дворцами за глухими заборами, над ко­торыми инородно круглеют тарелки спутниковой связи. Кривая Сосна сто­ит, но на нее уже так просто не залезешь: она оказалась частной собственностью за оградой чьего‑то дачного участка (де­ревенские пытались было ее отстоять, но куда там, без Валюшки не вышло…).

Гуси по деревне уже не ходят; коров тоже почти не осталось; наступить босиком в коровью лепешку никому не грозит (я, правда, будучи там последний раз, умудрил­ся‑таки вляпаться, чуть не выронив от неожиданности фотоаппарат).

Американцы и канадцы, звоня по случаю, неизменно вспоминают орлов с востор­женным придыханием: для них эта пти­ца символизирует соприкосновение с неведо­мым дотоле миром.

Жиртрест (он, кстати, тощий и длинный, я, кажется, не упоминал об этом) большой человек в важном министерстве; го­товит государственные доклады по загрязнению окружающей среды.

Чача вернулся из Индии, но последние годы мы с ним никак не общаемся. Я так и не понял до конца, почему (дружба ведь еще сложнее, чем любовь), но уже давно ни к кому не пристаю с важными вопросами о личном.

Андрюня по–прежнему военный; на его погонах появляется все больше звезд, и они все крупнее. Эммочка рано родила и уже вырастила двух дочерей. Ленка уехала с мужем в Америку; вроде не насовсем. Я все жду, что она как‑нибудь прие­дет, по­звонит и соберет нас всех как в те времена, когда мы вместе гнули лучки для моих будущих жаворонков. Впрочем, сейчас нам по сорок с чем‑то, встретиться как в бы­лые двадцать мы уже не сможем, а чтобы встретиться вновь, мы еще недостаточно повзрослели, еще не готовы…

Маркыч программировал–программировал, а потом вдруг стал «новым русским», продолжая при этом, как и раньше, пя­литься в компьютер день и ночь. На своем не­мыслимом японском дизеле он подвозит знакомым деревенским мужикам мешки с картошкой и вытаскивает дачникам из грязи намертво засевшие «Волги» и «Жигули».

Володин все так же занимается хищными птицами и продолжает мотаться по все­му свету; после Афганистана мы с ним общаемся постоянно. Ханум вся в заботах: растит смешного замечательного сына, похожего на Гурвинка.